Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

Французы, всем известно, воюют преимущественно Луи де Фюнесом. «Большая прогулка» Жерара Ури по сей день является абсолютным чемпионом за всю историю французского проката — базарным юмором врачуя стыдобищу нации, весь вклад которой в дела коалиции свелся к слушанию радио «Резистанс» из Лондона. От общественности до сих пор утаивают, что рейхстаг от Красной Армии обороняла французская дивизия СС «Шарлемань» — да, да, да, в пятой серии «Освобождения» лавиной по ступеням, этаж за этажом к куполу главного логовища, — наши гасили не фрицев, а жоржиков и гастонов. И умирали от них же. Все настоящие французы числом сто дрались у нас в полку «Нормандия — Неман», и памятник их славной войне закономерно поставлен «Мосфильмом».

Англичане с их темпераментом и вкусом в киногерои особо не лезут. Там твердо знают, что их война решилась в воздухе в 40-м, когда Британия билась с Гитлером одна-одинешенька без отдыха и срока. Для высадки на острова требовалось абсолютное господство в небе, и исход боев решил новый радар, позволивший оповещать о подлете врага за 10 минут и не держать в воздухе дежурные эскадрильи. Поэтому главный их фильм — «Битва за Британию», а лучший кадр — когда после часов сплошных налезающих друг на друга атак, виражей, пике, воя и очередей экипажи сидят в шезлонгах на поле и читают газеты в ожидании горна. И читают. И читают. И ждут. А Гитлер уже дал отбой, увидев, что Royal Air Force ему не слить и острова не взять, несмотря на всю протяженность береговой линии.

Югославы бегают и стреляют, в прямом смысле. Местный герой Бата Живоинович о съемках в «Сутьеске» рассказывал: «Четыре месяца я бежал на камеру и стрелял из автомата». Все это вопиюще расходится с реальностью, в которой красные отряды звали «титовскими пятипатронниками», потому что долгое время было у них по пять патронов на нос. Тамошней стратегией была кочующая партизанская республика — освобожденный анклав, передвигавшийся по территории бывшей СФРЮ по мере немецких наступлений. Самый звучный фильм — «Битва на Неретве», о четвертом наступлении и триумфальной переправе партизанских бригад в Боснию. Полевых командиров там играют Юл Бриннер, Олег Видов и Сергей Бондарчук, а вождя четников — Орсон Уэллс: они все были принципиально бородатые, а мистер Уэллс на тот момент оказался единственной бородатой звездой, хоть и толще рядового четника вдвое.

Что до нас, то советский кинематограф прошел два общемировых и один оригинальный этапы познания военного дна.

Первый — шапкозакидательский, самый примитивный, общий для кинематографий воюющих стран. Титульный народ един, простодушен, ворчит и много балагурит. Враг плюгав, колченог, одет в мешковатое и валится вдесятером с одного выстрела (одни американцы не преувеличивали физической ущербности врага, ибо тридцать лет воевали с низкорослыми и узкоглазыми народами дальнего Востока — что само по себе возвышало рослых новосветских ариев). Битва с физическими и моральными пигмеями искупает малые жертвы и понуждает выживших бронзоветь в мемориальных позах, особенно при совершении тризны по павшим. В финале обязательно развевается знамя, ради которого все. Американское кино, кажется, еще не покинуло этой подростковой резервации: даже в соврешенном с технической стороны «Спасении рядового Райана» обязателен флаг, балагурство, поголовное совершенство своих и десятикратное превышение неприятельских потерь.

Следующий этап — пацифистский. Все герои молоды и непременно умрут. Враг укрупнен и развенчан морально как носитель адской идеологии. В собственных рядах замечены первые крохоборы, шкурники, материалисты и кулацкие недобитки (у проигравших ту же роль исполняют фанатики, взывающие к самоубийственному сопротивлению). Война ведется с идолищем человекоубийства, поэтому часты картины идеального довоенного мира: детский смех, водяные брызги, волшебная стихия полуденного леса и робкие девушки на набережных. В польском кино, наиболее расположенном к контрастному мелодраматизму, — рабочее пианино среди развалин. Чуждая войне континентальная Европа тормознулась здесь.