Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

У каждого гения, как известно, есть свой облучок — несмотря на глубину познания человека вообще и места его в мире. Бабель вот писал о евреях, а Толстой о дворянстве, потому что простонародье знал плохо и согласно презумпции прекрасности наделял всякими невиданными душевными красотами. Шукшин же, напротив, только простонародье и знал и всячески оспаривал его обманную простоту (а про сложных только и понимал, что бухгалтера курносые, а воеводы хитрые — так это и без него все знают).

Он приоткрыл дверь в ближний и до него безъязыкий крестьянский мир, куда заглянуть пытались многие, но снаружи только и видели, что там поют и косят, а изнутри высказаться мешало поголовное четырехклассное образование. Что-то серьезно прозвучало у Федора Абрамова в «Доме» — так они с Шукшиным и писали в одно время, а с какого-то момента и в одном месте (которое сельским уроженцам любить не пристало).

Открыл местные свычаи-обычаи, нормы и уставы и неведомую постороннему хитрую механику. Досуг — ибо не так интересен деревенский труд, как кажется программе «Время». Заботы. Думы.

Деньги. Городское кино о деревне легко распознать по шалому привкусу коммунизма. Стол, дорога, ночлег — все за так, возьми кожушок да ступай на сеновал. Работа спозаранок и тоже задарма, от широты душевной и генетической привычки к труду. Все двери нараспашку и вся цифирь — про центнеры с гектара. У Шукшина все, напротив, денег стоит и половина разговоров о них — потому как в бедных краях о чем еще и поговорить. Что почем, да во сколько встанет сруб поставить, да старыми иль новыми, да сколько получает поп. Есть ли заработок у соседей да с мясом ли лапша. Сколь до города в два конца на такси и что в старых расценках это месяц работы. «За морем телушка полушка, да рубль перевоз» — нет, не в лубочном коммунизме та поговорка придумана.

Вера. Потаенная и хмурая, со скрытым реестром всех к церкви несправедливостей: кому надо, тот видит. И храмик полузатопленный на горизонте. И слишком сводчатые потолки да решетчатые двери сельского клуба. И звонницу, что свалил от паскудного рвения крепкий мужик идиот Шурыгин. Но и анафему Разину не забыли — с нее начинается кинороман «Я пришел дать вам волю». Память тут длинная.

Водка. Заветный кус деревенской жизни, на который все без устали посягают, а неотнятым норовят попрекнуть. Водки в попреках у Шукшина всегда вдвое больше, чем на самом деле выпито. Напраслина, словом. Притом даже за рулем где по сто, где по 75, и главная незадача: магазин закрыт. Притом все деньги у баб, всегда, без разговоров: «жена поворчала, но двадцатку дала». Да и слово «заскучал» всегда означает одно: зреющий запой. Больная тема, и для автора больная. Лучше не трогать.

Тюрьма, наконец. Так уж устроен русский селянин, что если не сидел — вот-вот сядет, а если не вот-вот — ночи напролет голову ломает, что б такое отчебучить, чтоб уж непременно укатали, чтоб уж наверняка. Рога поотшибать, плетень по пьяни сковырнуть или машину казенную угробить. А то просто осерчать с перепою. Потому в тюрьмах основную массу и зовут: «мужики» — без всякого, кстати, уважения.

Дальше уж по мелочи.

Поганая деревенская манера бить всемером одного — тоже никак Шукшиным не осуждаемая. Приехал бодаться один, а его еще трое за плетнем ждут. Ухарь в клубе «развил бурную деятельность», так ее окорачивать мало вчетвером — вшестером приступают. Братья-амбалы в речке плещутся да вспоминают, как от восьмерых отбивались. Смех и лепота.

Привычка на всякий случай побаиваться демагогов.

Страсть кобениться, при любой оказии набивать себе цену — от впитанного с детства сознания, что цена невелика.

Шляпа идиотская для парадных выходов.

Форсистые словечки «пирамидон-жельтмен».

Привычка вставать на зорьке — какой склочные деревенщики вечно едят глаза городским соням. Шукшин ни единожды не поддался соблазну: встаем и встаем, кому как удобней. Сам ночи напролет писал да днем отсыпался. Самого город спортил.

Да он и не деревенщик был никакой. Завидущие, на все навек обиженные деревенщики свой мир задраили, огородили и ну оттуда выхваляться: вот мы какие-рассякие духовные.

А он свой распахнул, место на лавке разгреб, чарочку доброму гостю налил, а сор прятать душа не позволила. Но и себе пропуск в другие миры затребовал: страшно, а хочется.

Вот теперь другие миры и говорят о нем: гений.

А без их печати справка недействительна: местных гениев в любом из миров хоть косой коси.

Черный принц

50 лет фильму «Гамлет»