Десять

— Да, на даче твоих родителей, там уже строятся на постоянной основе, это совсем недалеко от города, думаю, скоро там будет жилой посёлок… ты видела, какой большой участок внизу, за домом, прямо к озеру? Он же ваш, там не один дом можно построить. С папой твоим я говорил, он согласен.

— Говорил?

— Да, я звонил ему несколько раз… и должен же я был убедиться, что с тобой всё в порядке, а он всё-таки врааач, — он прятал лицо в светлых волосах.

— Я тоже врач.

— Ага, только ты при смерти будешь, но не признаешься. Три блюда приготовила, ночь не спала…

Сегодня Юля стояла в полутёмной «курилке», смотрела на снег, на далёкий фонарь, в свете которого кружились, как безумные, хлопья снега, и пыталась разомкнуть сведённые губы.

— Отпусти.

— Не могу…

Юрий Борисович продолжал удерживать её плечи, прижимая к себе, и она ощущала, что мышцы расслабляются, принося ломоту в тело — настолько были скованы.

— У тебя есть закурить? — проговорила она словно не своим ртом, движения губ приносили болезненность.

— Ты не куришь.

— Мне нужно отвлечься, я с ума схожу…

— Хорошо, — одна рука поднесла зажигалку к сигарете во рту Юрия Борисовича, другая продолжила обнимать, одновременно прижимая к себе.

Сколько раз за это время Юля хотела вот так прижаться к нему? Это было безотчётное, ничем не оправданное желание. Но, словно воздух разряжался, стены любого помещения сдвигались и давили на Юлю, когда она находила в нём с Юрием Борисовичем. Это было похоже на параноидальный бред, наваждение, морок, дурные сны, посланные злыми ведьмами. Это не поддавалось разуму, не слушалось, не прекращалось. Она просто замирала и ждала, когда всё закончится, пока кто-то из них выйдет. Самым ужасным было, когда она ласкала мужа особо интимным способом, а перед её глазами вдруг промелькнул белых халат и слегка надменный взгляд, взгляд, который, тем не менее, внушал доверие раз и навсегда. После вспышки она ощутила желание такой интенсивности, что, кажется, испугала своего мужа, который ни на день не отказывался от занятий любовью со своей красивой женой, и его руки, казалось, не покидали её тела…

— Давай паровозиком, — он затянулся.

Она закрыла глаза, окончательно расслабившись в его руках, когда почувствовала, как пальцы аккуратно поворачивают её голову, раскрывают губы, и дым на своих губах — тонкую, едва заметную струйку, которую она немного вздохнула, ощутив горечь и горячее дыхание.

— Ещё?

— Да, — всё, что она ответила перед тем, как её губы поцеловали его, не встречая сопротивления, напротив — он моментально перехватил инициативу, держа её за затылок, дополнительно вдавливая её губы в свои, словно того давления, трения, укусов было мало. Этот поцелуй был как самый страшный грех, как тот самый змей, как яблоко познания, яблоко раздора. За этот поцелуй не было стыдно.

— Ой, простите, — всё, что сказала, сделав попытку вырваться, слабую, потому что его всё ещё находившиеся вблизи губы не давали ей шанса на настоящее желание оторваться от них.

— Не извиняйся. Меня поцеловал самый красивый ординатор больницы, даже не думай забирать поцелуй обратно, — он улыбнулся, смотря на её губы, не спрашивая, ставя в известность, что поцелует её снова.

Утром она смотрела, как маленький мальчик упал, когда разогнался, чтобы промчаться по обледенелой тропинке. Мысленно ругая его кареглазого отца, она всё же молча наблюдала, как мальчик плакал, а папа сидел рядом и что-то говорил ему, потом, когда Ким перестал плакать и улыбнулся, Симон поцеловал его и, крепко прижав к себе, поднял на руки, на ходу отряхивая тёплые яркие брючки мальчика.

— Привет, привет, мама, — Ким уже забыл, как две минуты назад горько плакал.

— Привет, мой золотой. Как ваши дела?

— Я принёс тебе показать свою медаль!

Юля уже знала, что вчера был открытый урок в бассейне. Это не было соревнованиями, но каждый малыш в конце получил медаль и маленький кубок, каждый, за свои личные заслуги. Заслуги Кима были не так уж и велики, ему достался страх воды от матери, но он два раза опустил лицо в бассейн, задержав при этом дыхание. Симон не уставал нахваливать сына, повторяя, что расти надо над собой, а не над другими. Однажды он сказал, что из Кима если и выйдет спортсмен, то маловероятно, что он повторит заслуги отца — нет в нём злости.

— Ну и хорошо, — сказала Юля, вспоминая синие губы мужа.

— Вот и отлично, — ответил Симон, вспоминая что-то своё, возможно — бесконечные тренировки, а, возможно, время, которое он провёл без своей семьи ради медали, которая теперь стояла на подставке, на видном месте, и Адель любила показать её в веб камеру какой-нибудь вновь приобретённой интернет-приятельнице.

— Как Алёша?

— Всё…

— Ну… ничего, маленький, пойдём домой… я люблю тебя, я с тобой, — он поцеловал её. — От тебя сигаретами пахнет?

— Да, курила сегодня.

— Бросай, это вредная привычка, не под стать заводить вредные привычки после двадцати пяти… маленький, — он улыбался, слегка поддразнивая.

— Симон, я люблю тебя, — для чего-то ответила Юля.

«Да уж, не под стать» — подумалось ей.

Глава 7