Десять

— Боюсь, что нет, но у них, как всегда… нет средств, нет квоты, а у нас нет времени! У меня лоб уже железобетонный, но их не пробить… понимаешь? Сейчас всё, что мы можем — поддержать, но ни решить, ни вылечить, и это подстава на самом деле… Я даже ещё не говорила с родителями и… это просто пиздец, блядь, какой-то! — скинула остатки еды, тарелки и смотрела сквозь слезы на осколки, боясь наклониться, видя, как Симон собирает, протирает пол и, наконец, садится напротив.

— Что ругаешься — это хорошо. Что матом — ещё лучше. Но не забывай, кто ты, и что это твой выбор, и ты за него в ответе. И не только за него, но и за пацана и за других мальчишек и девчонок, и или ты позволишь себе раскисать, или соберёшься, сконцентрируешься и будешь делать то, что ты должна.

Тихое дежурство, без происшествий, рутинное, усталое, с чередой процедур и систематизацией собственных решений. Сосредоточенное, не заканчивающееся, когда силы заканчиваются, а нужды отделения — нет.

Обход перед сном, попытка уснуть самой, которая не может увенчаться успехом.

Юлия Владимировна мысленно прокручивала свой диалог с Евгением, его: «Я не волшебник, Юля, я делаю, что могу, больше, чем могу, кому как не тебе этого не знать». Её настойчивость, граничащая с упрямством, вдох, выдох и, наконец, поздний звонок.

— Зайди ко мне, срочно.

— Скажи мне, как ты это делаешь?

— Что именно?

— Посмотри.

Она смотрела на электронную копию гарантийного письма в далёкую клинику и не верила себе. Подняв все имеющиеся у неё каналы, она бы не смогла добиться этого…

— Случайный благотворитель…

— Точно?

— Да… бывает… огромная сумма, перешли мне, Жень.

— Угу, пару капель?

— Нет.

— Боишься сорваться?

— Да, — коротко.

— Ясно. Ты бы отдохнула… когда всё решишь, отдохни. Иди в отпуск, на тебя смотреть страшно, если честно.

Долго перечитывая письмо, его перевод, наконец, вспыхивает острой памятью: «редактор спортивной газеты».

— Симон?

— Юль, что случилось?

— Это ты перевёл, издательство, газета…

— Эмм, вообще-то издательство, не я.

— О, господи, Симон, спасибо, я…

— Так, только не надо меня подозревать в благородстве, хорошо, Юль? Ей нужен был объект благотворительности, тут это приносит свои бонусы. Я всего лишь ей нашёл этот объект, пальцем не пошевелил, остальное юристы, экономисты, фонд этот…

— Всё равно — спасибо тебе, спасибо.

— Ладно, пожалуйста, пришли потом фото довольных лиц, приправим сухие факты эмоциями, тоже полезно. — Юля услышала женский смех в трубке телефона. — Не говори отцу пацана, ладно? Мы хоть и почти родственники, в некотором роде, но…

— Как скажешь.

Она улыбнулась, глядя на окно, где была видна небольшая парковая зона вокруг территории большой больницы, свежая листва давала надежду, пробивалась назло сквозному ветру и ледяному дождю, пахла жизнью, надеждами, планами, снами. Искуплением. Возможно.

Юрий Борисович не брал трубку, вспомнив график и безумие в приёмном, поняла — почему. Ольгу она не стала тревожить, заглянув, увидев маленькую фигурку женщины, спящей рядом с сыном.

Она оставила сообщение и забылась лёгким сном, тревожным, ловящим любой звук, но все-таки сон.

Недавно она поднялась к Юрию Борисовичу, вдруг, устав от давящей безысходности. От взаимного молчания и взглядов сквозь. Зайдя в смотровую, быстро повернув ключ, она смотрела на него и остро понимала, что нуждается в этом человеке, что та пустота, которая образовывается без него, не может уйти, стереться, раствориться, что она остро нуждается в его тепле и объятиях. Именно его.

— Антон? — быстро, ещё до взгляда.

— Нет-нет, всё хорошо, — слушая выдох, присаживаясь за голубую кушетку. Холодные тона смотровой, пластик, металл не добавляли теплоты в атмосферу, пронизанную взаимным молчанием. Их разделала прозрачная стена. Ледяная.

— Я по поводу Ольги, — она вспомнила, о чём хотела поговорить с Юрием Борисовичем. — Она плохо выглядит, ей нужен отдых.

— Юля, — после молчания, — у неё ребёнок умирает, как она должна выглядеть?

Усталость, явно проступившая на всегда спокойном лице, темнота под синими глазами, сжатые губы, острые морщины.

— Послушай, хорошо послушай и запомни, он не умирает, он живёт. Сейчас там, внизу, работают люди, днём, ночью, все, начиная от санитарок и заканчивая самым верхом делают своё дело и делают его хорошо не для того, чтобы ты или любой другой говорил: «он умирает»!

— Юля…

— Что «Юля»? Скажи мне, что случилось, что ты позволяешь себе подобные слова и мысли? ТЫ! Мы ждём эти высокие технологии, о которых кричат на каждом углу, но которых не добиться… но у нас есть время ждать, есть возможность поддержать пациента, и мы дождёмся. Десятки людей работают на то, чтобы он дождался, и любой другой ребёнок — тоже.