Деструктив

Утром Прохор мне поведал о том, что ночью приступает к съёмкам ролика для Ментора. Весь день он ездил по знакомым, собирал оборудование: свет и камеру. Я трудился над книгой, она близилась к завершению. Эх! Как же я мечтаю об укромном уголке, где бы я мог посвящать себя целиком писательству. Где бы никто не отвлекал, не мешал мне! Вот тогда бы я написал роман всей своей жизни! Но, увы приходится писать то на клочках бумаги в дороге, то ютиться где-нибудь на кухне, на улице, или ждать, когда все лягут спать, предоставив мне ночь с мирным сопением и обволакивающей темнотой. Я не люблю писать ночами! Но ничего не остаётся – втыкаю наушники, которые мне, кстати, подарила Юля на день рождения, а до этого приходилось у кого-нибудь одалживать, включаю блюз и проваливаюсь в мир, в котором я могу быть наедине с самим собой. О! Этот мир далеко не прекрасен! Он близок к моей среде обитания среди витрин, людей и их машин. Он полон противоречий, боли, абсурда, но он мой, я вывожу его филигранно, прописываю строку за строкой.

Наступил вечер, с работы пришла Юля. Мы погрузили в такси всю собранную за день Прохором утварь и помчались по ночному городу. Да, именно помчались, водитель гнал под сто, нагло нарушая скоростной режим и обгоняя машины, вырываясь на встречную полосу через двойную сплошную. Доехали-таки целыми до танцевального клуба, где для съёмок был арендован зал. Ментор со Смоленской и её ребёнком приехал позже. Мы всю ночь кромсали чёрную ткань и завешивали ею стены, чтобы скрыть зеркала и побелку жёлтого цвета. Ментор включал то Guano Apes, то Linkin Park, а я время от времени пытался сначала тактично, потом уже настойчиво навязать Gary B. B. Coleman и Mighty Sam McClain, но всё безуспешно, борьба закончилась прослушиванием Prodigy. Под утро сняли куски ткани, убрали её в подсобку, вызвали два такси и разъехались по домам, мы к себе, а Ментор со Смоленской и ребёнком к себе. По дороге решили взять самсы и гамбургеры. Водитель остановился через дорогу от точки с едой, сказав нам, что там стоять нельзя, мы ему не перечили, перешли через дорогу, закупили ароматной пищи. Когда возвращались, к нашему водителю, подъехала патрульная машина и таксиста отвели в сторону. Выяснилось, что останавливаться именно в том месте, которое он выбрал – нельзя. Мы сидели в машине, следили за спором водителя с представителем закона через лобовое стекло. Время тянулось угнетающе медленно, а еда безвозвратно остывала. Потом подъехала ещё машина, из неё вышли двое парней и включились в спор или завели свой. А потом ещё одна машина остановилась возле патрульной, из неё вышли уже трое парней. Так в месте, где нельзя останавливаться стояло четыре машины вокруг патрульной и шесть человек спорили с представителем закона, все активно жестикулировали и корчили смешные гримасы, то обижались, то злились, то отчаивались. Сколько прошло времени, пока наш водитель не вернулся в машину, я не знаю, мне казалось, что прошла вечность, но мы продолжили наш путь как раз, когда самсы полностью остыли. Перед сном мы плотно наелись холодными самсами, несмотря на то, что они остыли, с горячим кофе всё же было вкусно.

Проснулся в обед. Вышел на улицу перекурить и услышал странный диалог Прохора с покупателем лыж:

– А они ничё так, скользкие? – Спрашивал покупатель.

– Очень. – Отвечал Прохор.

– А как вот ботинок, если я другой куплю? То как мы с тобой договоримся?

– Я комплектом продаю. Только.

– А как они вообще? Или по мере катания раз-раз, да?

– Да.

Я стоял за углом, курил, слушал и пытался вникнуть в суть разговора, но безуспешно. В итоге лыжи Прохору удалось продать, но в два раза дешевле, чем он хотел бы за них выручить. А мои и Юлины лыжи никто не спрашивал. Мы рисковали остаться без денег, но зато с лыжами. Прохор до вечера мотался в поисках необходимой аппаратуры и инвентаря для предстоящих ночных съёмок. Я писал, весь день и допоздна, книга близилась к завершению, я отказался ехать на съёмки. Сидел, пил кофе и выстукивал на клавиатуре соло своей прозы, которую потом читатель прочтёт и оценит по праву, а критик разнесёт в пух и прах.