Детектив и политика 1990 №6

Среди спящих вповалку солдат, вымерших магазинчиков и кафе, среди телевизионных экранов, в которых мельтешили и пуляли друг в друга черно-белые североамериканские индейцы, среди битого стекла, чадящих окурков, засыхающих рододендронов и запаха преющих от пота шинелей Спецкор сразу же заметил жену своего Старого друга. Это была его вторая жена. Но другой Спецкор просто не знал. Он помнил простуженный сентябрь, когда их долгий роман еще едва зарождался. В тот вечер последнего года правления Старца, в последнюю осень Лжи и Обмана отчаявшийся в любви Будущий Писатель хлестал из майонезной банки теплую водку. Он смотрел тяжелеющим взглядом на девушку в зеленом. Он ревновал ее к придурковатому мужу, который предлагал дружить семьями. Он хотел ее, он желал сделать ей больно и потому намеренно открыто гладил холодные и скользкие колготки сидевший рядом Актрисы. Но девушка в зеленом только смеялась в ответ. И, чтобы не расплакаться, Будущий Писатель принялся поджигать свои пальцы. Потом ели мясо убитых птиц. Жирными пальцами выковыривали из них крохотные сердца. И запивали мертвым, прокисшим вином.

Народный хор телевизионных призраков в национальных костюмах и рабочих спецовках с какими-то нелепыми молотками, картонными серпами и бутафорскими снопами пшеницы в руках славил светлое послезавтра. Но их, конечно же, давно никто не слышал. Только Будущий Писатель играл на рояле обожженными пальцами нечто печальное. Только постанывала где-то в дальних комнатах Актриса, а девушка в зеленом курила длинную черную сигарету, и маленькие часики на ее руке неумолимо отсчитывали разлуку.

А влюбленные, чей роман в эту осень еще едва зарождался, простояли всю ночь под звездами на железобетонном балконе с засыхающими рододендронами в потрескавшихся горшках, старыми ночными бабочками, отправляющимися в свой последний полет, и северным ветром, проносящим над городом брачные песни арктических чаек, осколки венцовых гало, шорох розовых льдин. Они не видели нас. И мы не замечали их. А когда заметили наконец, то вдруг поняли, осознали яснее обычного собственное свое несчастье. Ведь его ядовитый запах уже давно кружился по комнатам, вползал в наши поры, волосы, разъедал до слез наши глаза. И только влюбленных не тронул запах несчастья. Подхваченный северным ветром, он уносился в другие дома и квартиры. И впитывался в других людей. А эти были чисты. Мы смотрели на них завороженно. На этот осенний балкон. И нам казалось — балкон летит. Тихим парусником отрывается от причала и скользит, плывет себе прямо к Луне.

И чтобы спастись от несчастья, а может, затем, чтобы украсть или хотя бы притронуться к счастью чужому, вышли мы все на балкон. И целовались с ветром. И уносились к Луне.

Сколько лет прошло с того дня?! Сколько сентябрей и ветров пронеслось над нами, оставляя на душах дюны печали, штормовую пену любви. Но немногих миновал густой туман несчастья. А те, кто счастливы и поныне, навсегда запомнили тот осенний балкон эпохи Лжи и Обмана. Ибо тогда спаслись.

Влюбленные вернулись из путешествия к Луне уже втроем. С лунной девочкой на руках. С дочерью счастья. И эта линия на ее ладошке была особенно ясной. Старый друг работал теперь в партийной газете. И вскоре она отправила его "в загранку". В город Луны.

— Привет! — сказала жена Старого друга, целуя Спецкора в небритую щеку. — Как вы там?

— Как вы-то здесь? — улыбнулся Спецкор.

III