Детектив и политика 1992 №1(17)

Литература была для русского общества и философией, и историей, и социологией, и единственной реальной оппозицией, и, если можно так выразиться, "независимой службой души". Эти же обязанности она выполняла и в хрущевские, и в брежневские годы. Может быть, выполняла плохо. Но лучшей "службы души" у нас не было. Отсюда тысячи читательских писем с просьбами о совете и помощи, отсюда переполненные залы на поэтических вечерах, отсюда огромные тиражи, мгновенно исчезающие из книжных магазинов. И отсюда особое доверие к писателям, конфликтом с властью доказавшим свою независимость.

Не знаю, было ли в какой-нибудь иной стране такое специфическое явление, как книжный "черный рынок". У нас он процветал много лет. Томик Ахматовой я купил по цене, в десять раз превышавшей официальную, за Пастернака пришлось переплатить в тридцать раз. Да и современные писатели были избалованы повышенным читательским вниманием.

Помню, знакомый спекулянт, несколько раз выручавший меня за хорошую цену, предложил мне заказать в издательстве три тысячи экземпляров моей новой книжки о любви. Он обещал их продать, а прибыль поделить со мной, в результате чего я получил бы больше денег, чем в издательстве за стотысячный тираж.

Теперь такие комбинации мне не грозят. Все рынки в нашей стране развалены, и только книжный четко работает по своим жестоким законам, быстро реагируя на спрос и даже опережая его. Детективами Агаты Кристи, Сименона и Чейза завалены прилавки не только книжных, но и продовольственных магазинов. Цены на бумагу, на типографские услуги резко выросли, книги тоже подорожали, зато очередей никаких, подходи и бери. Конкуренция в чистом виде! Все, что душе угодно: исторические романы, антикоммунистические брошюры, "Техника секса", Библия и Коран, "Любовники Екатерины" и воспоминания генерала КГБ. Только купи! А тут еще телевидение и бесчисленные газеты, которые, в отличие от прошлых лет, сегодня полны настоящих новостей…

Теперь стотысячный тираж уже не кажется мне маленьким.

Литература стала тем, чем она всегда была в других странах: не философией, не историей, не социологией, не политической оппозицией, а литературой, и только литературой.

Вроде бы именно та ситуация, о которой столько лет мечтали наши самые светлые умы. Однако многие честные писатели на свободном книжном торжище выглядят растерянно и огорченно. Литературе на воле, конечно же, стало лучше. А писателю?

У нас был богатый опыт противостояния тоталитарному режиму. Но как бороться за место на открытом рынке?

Быстрее всех, как обычно, сориентировались литературные приспособленцы. Не отягощенные излишними принципами, они и прежде работали за харчи и награды по праздникам. Теперь они легко переквалифицировались из коммунистов в патриоты и, как прежде славили непогрешимую партию, так теперь воспевают непогрешимую нацию, в разных республиках разную. Тиражи их волнуют мало, их выручают сильные спонсоры: аппарат, военная верхушка и КГБ.

Очень сложно сегодня поэтам. Их поклонники чаще всего молоды и бедны. Не исключено, что те, кто прежде коллекционировал тоненькие сборники, вновь, как в давние времена, начнут переписывать стихи в тетрадки, а поэты опять станут преподавать литературу в школах, а писать редко и только для души. Обнадеживает то, что у нас великая поэтическая традиция. Не могу поверить, что в стране Лермонтова и Есенина крупный талант останется незамеченным.

Значительно хуже стало молодым писателям. Впрочем, им и раньше жилось несладко. Книжку с новым именем на обложке всегда брали неохотно — а теперь, когда она вздорожала в пять раз…

Трудно ищет свое место в неустойчивом мире конкурентной борьбы театр. Москва пока держится — приезжие рвутся посмотреть на знаменитых актеров. Провинции приходится туго. Тем более что в стране возникло множество эротических театров, актрисы которых молоды и так хорошо сложены, что иных достоинств от них никто и не требует. Правда, в последнее время у нас появляется все больше нудистских пляжей, где за то же зрелище не надо платить, и я надеюсь, что с их помощью серьезные театры хотя бы частично восстановят свою аудиторию.

Словом, едва избавившись от диктатуры власти, наше искусство почувствовало, что есть еще и диктатура рынка. Только будущее покажет, смогут ли наши художники ей противостоять.

Ты спрашиваешь, уверен ли я, что мои книги служат только добру. Увы, все больше моих коллег если и задает себе этот вопрос, то не первым. Их прежде всего волнует, разойдется ли книга, окупится ли спектакль, удастся ли собрать деньги на фильм. Рынок не умеет чувствовать, он умеет только считать, и им тоже приходится помимо языка искусства овладевать искусством счета.

Теперь о себе.

В моей работе практически ничего не изменилось, я пишу, не думая или почти не думая о рынке. Не потому, разумеется, что я умней или лучше других — просто когда-то мне очень повезло.