Детектив и политика 1992 №1(17)

Так получилось, что моей любимой темой всегда были человеческие отношения, прежде всего любовь. Именно об этом мне было интересно и приятно писать. Конфликт между Петей и Машей с соседней улицы казался мне куда более увлекательным, чем борьба между первой и второй персоной в стране, тем более что ни первой, ни второй персоной я стать не собирался, а вот расположение Маши мне порой было очень и очень небезразлично.

Конечно, как всякий нормальный человек, я с удовольствием слушал анекдоты и сплетни о Брежневе. Но мне никогда не приходило в голову в очередной повести похвалить его или обругать. Он меня интересовал, но не как государственный человек. Должен сказать, как к персонажу я испытывал к нему немалую симпатию. О нем ходило множество слухов, и мне нравилось, что он любит женщин, что не дурак выпить — значит, что-то человеческое в нем все же есть. Рассказывали, что он с удовольствием читает вслух стихи, а дома, перед женой, детьми и зятем, репетирует доклады для торжественных заседаний, отрабатывая на избранной аудитории наиболее выигрышные интонации. На экране телевизора Брежнев очень выразительно шевелил самыми красивыми в стране бровями, и я часто пытался угадать, использует он во время любовных похождений богатое возможностями положение лидера сверхдержавы, имеющей двести атомных подводных лодок, или рассчитывает лишь на личное обаяние.

Однако, если бы я рискнул употребить столь колоритного вождя в качестве прототипа, я бы непременно придумал ему иное место работы, разумеется тоже влиятельное, — скажем, директора рынка или метрдотеля крупного ресторана, — чтобы не умереть со скуки, описывая заседание Политбюро. Я вовсе не был аполитичным, но в наших политиках меня интересовала не столько их производственная деятельность, сколько личная жизнь и внутривидовая борьба. Впрочем, пожалуй, только Брежнев и был среди них по-настоящему любопытной фигурой (ничего не могу сказать о Черненко, которого просто не успел разглядеть — хотя его, кажется, никто не успел разглядеть).

Вопрос, который ты задал — о воздействии книги на читателя, — предельно остро встал передо мной как раз в брежневское правление, в тот момент, когда советские танки вошли в Чехословакию и стремительно, по-бандитски, была захвачена страна, которой только что клялись в дружбе и братстве. Рухнули последние иллюзии — стало ясно, что страной правит преступный режим. Я не знал, какую роль играет в этой компании лично дорогой Леонид Ильич, водителя или рулевого колеса в руках какого-нибудь Суслова, но это значения не имело: банда все равно банда.

Тогда я и задумался: как же мои книги должны воздействовать на читателя — а читала меня преимущественно молодежь, то есть те, кому от пятнадцати до сорока, кто еще способен и готов изменить свою жизнь.

Я был обязан ответить на очень тяжелый вопрос: как жить, когда жить нельзя?

Бороться с системой?

Но мне вовсе не хотелось, чтобы мои молодые читатели шли на баррикады: я знал, что режим легко раздавит их, в Мордовии появятся три-четыре новых лагеря для политзаключенных, и этим все кончится.

Жить в согласии с системой?

Но ведь это тоже гибель, разорение собственной души, растущее неуважение к себе, утрата личности и полная неспособность быть счастливым.

Тогда я сформулировал для себя то, что прежде делал интуитивно. Надо жить не по системе и не против системы. Надо жить мимо системы. Если точнее и конкретней — надо быть счастливым мимо системы.

Что это значит?

Это значит — заводить друзей, любить женщин, читать хорошие книги, ездить по стране, повышать свою профессиональную квалификацию, работать для удовольствия или денег, а деньги тратить так, как хочется.

Это значит — устанавливать и утверждать в жизни свои представления о добре и зле, о честности и подлости, о благородстве и холуйстве и не позволять системе навязывать себя в партнеры ни в каком качестве — ни хозяина, ни собеседника, ни даже врага. С ней надо обращаться, как со злой собакой на улице: не думать о ней, пока не пристанет, а если кинется, пригрозить камнем или швырнуть кость, а пока она будет соображать, как реагировать, захлопнуть перед ее клыками дверь. Конечно, мало хорошего, когда на улице разбойничают собаки, но это, к сожалению, от нас не зависит — от нас зависит не пускать их в дом.

Это значит — никогда не говорить и не писать того, чего не думаешь, и ни при каких обстоятельствах не предавать друзей.

Короче, это значит жить так, чтобы было не стыдно смотреть в глаза собственным детям.

На подвиг способны лишь единицы — такие, как Андрей Сахаров, Наталья Горбаневская, Анатолий Марченко, Вадим Делоне. Но каждому по силам прочертить нравственный рубеж, за который отступать уже нельзя.

Нынешние карьеристы, казнокрады и расисты как раз и получились из тех, кто не имел такого рубежа…