Детектив и политика 1992 №1(17)

Кодовое значение этой фразы, известное самому узкому кругу лиц, внесло окончательную ясность в оперативную обстановку и вызвало у Тараскина прилив бодро-ста. Преисполненной ею походкой он подошел к двери кабинета, выглянул в коридор, убеждаясь, что поблизости никого нет, и закрыл чека на английский замок. Проверяя надежность изоляции от внешнего мира, он надавил ладонью на свидетельницу первых чекистских допросов. Прочность и загадочный цвет двери внушали не меньше уважения, чем вся история органов ВЧК — КГБ. Проникнувшись этим чувством, Петр Захарович не спеша вернулся к начальственному столу.

На расколотом наискось толстом стекле, исцарапанном пуговицами гимнастерок времен Ежова и Берии, стояла початая бутылка „Наполеона“ — от Гали, валютной проститутки, с которой плотно и заинтересованно работали Хабалов и вербовавший ее Тараскин.

Как и было запланировано, на вчерашнюю встречу с Галей Хабалов ходил без Тараскина. А сегодня Петр Захарович начальника еще не видел из-за приезда в Москву высокого зарубежного гостя, которого ему пришлось охранять от тепло приветствовавших его жителей столицы (УКГБ почти в полном составе не пропускало ни одной такой встречи).

Выпив коньяк из видавших виды чайных чашек, они закусили одной на двоих соленой сушечкой, завалявшейся с последнего посещения пивнухи. Молча закурили. Хабалов сунул руку в настежь открытый сейф, достал из него пачку цветных фотографий и небрежно бросил на стол перед заместителем:

— Все-таки вовремя мы провернули это делишко. Теперь твой Циник на вечном крючке, а Галя за ним присмотрит как надо. С учетом того, что Бородин отказался посадить его на оклад, этим фотографиям нет цены. Теперь не заартачится. А на руководство пусть обижается сколько угодно.

— Да, оснований артачиться у него больше чем достаточно, — задумчиво проговорил Петр Захарович. — Мы ему, считай, всю жизнь поломали. Жалко его, хоть и сволочь. Впрочем, не наша вина, что у нас мерзкое начальство. Помнишь, как Бородин Дубровскому орден Боевого Красного Знамени обещал? Это только чекистский генерал мог додуматься — боевой орден сугубо гражданскому мужику посулить! Борков, гнида, клялся, что Кооператор два года условно получит, если корешей сдаст. А ему четырнадцать лет впаяли. Каково мне теперь каждый год прокурору на его жалобы отписываться?

— Ладно, хватит попусту бухтеть. Сам-то где был, когда они твоим агентам лапшу в уши заколачивали? Я вот молчал и не вякаю. Все мы чем-то постоянно жертвуем, потому что во имя общественного обязаны личным поступаться. Сейчас речь не об этом. Главное, чтобы твой агент не слез с сучка, на которой мы его посадили. Это принципиально важно: упадет — нас зашибет. Здесь не Пятая служба, где половина агентов-евреев двойники, и это всех устраивает. Мы с тобой в контрразведке служим, а не в городской бане.

Слушая вполуха эти изящные рулады, Тараскин с интересом рассматривал фотокарточки, сделанные „Полароидом“ в квартире, которую Галя и ее товарка Томочка снимали для встреч с богатенькими иностранцами. Пояснений не требовалось. В квартире, скупо и влекуще освещенной красным торшером, без излишних удобств и условностей коротали вечер Галя с Циником и Хабалов с Томочкой. На одном из снимков Аркадий Алексеевич отечески обнимал Фиму и, судя по выражению лица агента, рассказывал ему нечто необычайно интересное. Съемка производилась всеми присутствовавшими в комнате поочередно.

Глядя на эти фотокарточки, Тараскин по-черному завидовал Хабалову. Вечеринку и фотографирование тот провел легко, словно играючи. До сего дня Петр Захарович в глубине души надеялся, что у того из этой затеи ничего не получится. Казалось, что Аркадию Алексеевичу везло всегда и во всем. Поэтому руководство доверяло ему самые сложные мероприятия и в благодарность за успехи прощало Хабалову все, что только можно было простить. Такое положение дел не могло оставлять Петра Захаровича равнодушным, и он с нетерпением ждал, когда наконец Хабалов с треском провалится. Операцию, которую тот провел вчера, они держали в секрете от начальства. Но неудача, о которой больше не знал бы никто, тоже устраивала Тараскина. Она сделала бы Хабалова скромнее. И Петр Захарович все тайные свои надежды возлагал на тяжелый характер и неуправляемость Циника. „Видимо, Фима пошел вразнос“, — подумал он. Вслух же сказал:

— Примечательная компашка. Из четырех человек — один сотрудник и два агента КГБ.

— И один агент милиции, — уточнил Хабалов. — Томочка раскололась после первого же полового акта на кухне, пока заваривался чай. Я, разумеется, не расшифровался.

— Блестяще, шеф! Если будут проколы, спишем их на МВД. Для нашего начальства это всегда железный аргумент.