Детектив и политика 1992 №1(17)

Словом, повод для спора вырисовывался вполне достойный.

Но, видимо, полемику, как и любовь, лучше не откладывать на потом. Сейчас я чувствую себя человеком, который разжег костер, а через три года пришел подбросить в него поленьев. Слишком многое изменилось за это время в нашей стране — в том числе и моя позиция.

Сегодня у нас публикуется практически все. Прилавки книжных магазинов завалены литературой, за распространение которой еще недавно без отлагательства отправляли в мордовские лагеря, а слово "коммунист" нынче звучит как ругательство. Всего два года назад на пресс-конференции в Гётеборге переводчица-шведка упрекала нашу словесность в пуританизме, в том, например, что мы никогда не называем своим именем священные врата, через которые появляемся на свет. Теперь этот упрек был бы смешон: литературный журнал без матерного слова смотрится нынче нелепо, как старая дева в компании проституток. Помнишь, ты спрашивал меня, почему советские туристы, едва приехав в Стокгольм, тут же бегут на порнофильм? Сейчас не побегут — дома надоело. Даже серьезное кино у нас немыслимо без голой женщины, как при Брежневе без парторга, а если действие происходит зимой в тундре, то и там режиссер найдет выход: своевременно подвернувшийся белый медведь умелой лапой непременно сдерет с перепуганной героини все — от шубы до трусов.

Если до перестройки любимыми героями бескомпромиссной сатиры были спекулянт и теща, то сегодня их уверенно оттеснил на третьи роли президент страны — именно на нем демонстрируют мужество эстрадные острословы.

Словом, свободы в нашей стране более чем достаточно. Однако все чаще в критических статьях возникает растерянный вопрос: свобода творчества есть — но где же само творчество?

Увы, ощущение такое, что открывшимися возможностями воспользовался пока только печатный станок. Опубликованное в условиях свободы поражает. Но где же созданное в условиях свободы?

Шесть лет перестройки — срок, достаточный даже для романа. Что уж говорить о повести, фильме, поэме или цикле песен. Любопытного много, да. Но — что потрясло сердца?

Потрясает то, что прежде было запрещено. Но ведь все это и создано прежде.

Есть примеры почти необъяснимые.

В страшных условиях, обложенный стукачами, с трудом наскребающий деньги на бумагу и хлеб, Александр Исаевич Солженицын написал книги, обошедшие мир. Вот уже много лет Нобелевский лауреат свободно живет в свободной стране, и не агенты КГБ, а издатели и журналисты жадно ловят каждое его слово. Но романы его, написанные в эмиграции и опубликованные сейчас у нас, прошли практически незамеченными — и это при всеобщем внимании к имени! Конечно, это все большая и честная литература, рука мастера не одрябла, но…

Чего же не хватило великому писателю в свободной стране? Неужели топтуна под окнами, чужого уха в телефонной трубке, угрозы обыска и неизбежности ареста?

Существовала ли свобода печати в Англии при Шекспире и в Германии при Гёте? Затрудняюсь ответить, ибо такого вопроса никогда себе не задавал. В России прошлого века ее точно не было: абсолютная монархия давила своих гениев, как могла. Пушкина ссылали, Лермонтов почти не печатался, Герцен вполне по-современному из ссылки угодил в эмиграцию, Тургенев сидел, Достоевский сидел, за Толстым, как потом за Солженицыным, ходили стукачи. А результат? Уникальный в истории человечества взлет литературы.

Так, может, мы недооцениваем энергию сопротивления? Может, великое искусство — это скульптор, не способный работать с глиной, мастер, которому нужен только гранит?

Надеюсь, изложенное выше позволяет мне задать крамольный вопрос, который и произнести-то вслух страшно: а способно ли настоящее творчество существовать вне репрессивных систем?

Дорогой друг!

Каждый раз, когда мы возобновляем наш разговор о жизни, у меня такое чувство, будто вслед за тобой я пускаюсь в интереснейшие странствия по неизведанным землям. Подчас дорога нелегка: слишком тяжел мой багаж незнания. Иногда твоя мысль как бы распахивает двери в запертые комнаты, и мое сознание разом избавляется от хлама идеологической пропаганды, загромождавшего вход, — ведь пропаганда есть и у нас…

Итак, первый вопрос. Может ли в условиях закрытой, репрессивной политической системы существовать искусство?

Как мне ответить? Всю свою жизнь я прожил в свободной стране. И ты отвечаешь на вопрос сам. Действительно, кому же из нас двоих знать тоталитарную систему, как не тебе? Но твой ответ наводит меня на некоторые размышления.

Если бы коммунистической власти в твоей стране удалось сломить всех творческих людей, превратив их в конформистов, всегда готовых лизать пятки тем, кто наверху. тогда и создаваемое ими искусство было бы не лучше, чем любовь проститутки. Но система не смогла заткнуть рот всем. Некоторые продолжали творить, как им подсказывало сердце. Следовательно, не система создавала настоящее искусство, а художники — художники, не давшие себя запугать, не ставшие проститутками.