Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

В прошлый понедельник Послом СССР, министром Раскольниковым и мадам Раскольниковой были приглашены в посольство на пятичасовой чай представители эстонского литературного мира. Это было впервые, когда иностранное посольство сочло нужным ознакомиться, помимо экономических и политических деятелей, также и с людьми нашего духовного мира. Приглашены были все наши наиболее выдающиеся литераторы, главные редакторы крупнейших газет и некоторые театральные деятели. Из "тузов" литературного мира чувствовал себя в уютных помещениях посольства весьма по-домашнему Эд. Губель Метсанурк, который так же умело беседует с дипломатическими дамами, как и со своим населением предместья; Фр. Туглас, инспирированный очаровательностью мадам Раскольниковой, не отставал от тонкого французского кавалера. Поэт X. Виснапу был в ударе. Мадам Раскольникова своей простотой и сердечностью была для литераторов удивительной хозяйкой. Министр Раскольников умел разговаривать с каждым из лагеря как стариков, так и молодых… Как гости, так и хозяева подчеркивали, что необходима более тесная культурная связь между обоими соседними народами.

Внутренняя жизнь полпредства протекала без особенных событий. К нашему сожалению, на место уехавшего Бурав-цева первым секретарем был назначен "выдвиженец" Антипов. Место милого Машицкого занял тоже "выдвиженец" Фролов, оказавшийся горьким пьяницей. Очень скоро его откомандировали в Москву. Склоки в полпредстве не было, но не было и прежней дружеской атмосферы.

Из Риги в Таллинн довольно часто наезжал Театр русской драмы. Мы приглашали артистов Гзовскую и Гайдарова. Ту самую Гзовскую, артистку Художественного театра, о которой писал Блок в своих дневниках. Несостоявшаяся Изора из его драмы "Роза и крест".

Мы ездили в Москву не менее двух-трех раз в год, где проводили недели две-три. Но эти недели не были радостными. Особенно тягостная атмосфера установилась в стране, когда Сталин решил покончить с "либерализмом" нэпа. 27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов Сталин объявляет о конце нэпа и начале марша вперед, к социализму. Открывается страшная страница в истории СССР. Началась сплошная коллективизация. Поползли жуткие слухи об ужасах, творимых в деревне. Начался невиданный голод в стране, вызванный коллективизацией. В начале 30-х годов на Украине, в Поволжье, в Средней Азии, на Кубани вымирали целые деревни. Никакой помощи не было ниоткуда. Это тщательно скрывалось. Знали только то, что писалось в газетах, которые, задыхаясь от восторга, извещали нас, что крестьяне валом валили в колхозы, и, конечно, о том, что "всемирно-историческая победа колхозного строя одержана под мудрым руководством великого Сталина".

Когда зимой 1931/32 года мы приехали в Москву, все продуктовые магазины были буквально пусты. Стояли только бочонки с капустой "провансаль", но ни капли никакого масла в ней не было. Уже с 1929 года были введены карточки на хлеб. Население кормилось в столовых при фабриках, заводах, учреждениях. "Лишенцам" карточек не полагалось. Жена писателя Л. Никулина, как урожденная княжна Волконская, была объявлена "лишенкой" и хлебной карточки не получила. Однажды ночью, возвращаясь от Валентина Катаева, мы с Федей остановились перед ярко освещенной витриной магазина, где было выставлено огромное количество разных консервов. Обрадовавшись, что, может быть, с питанием становится лучше, мы, к нашему разочарованию, разглядели надпись "бутафория".

Это были годы Торгсина, когда продукты и товары, отсутствующие в обыкновенных магазинах, продавались на валюту или на золото. Население несло в эти магазины золотые коронки, кресты, браслеты, кольца, все, за что можно было купить 200 граммов масла, фунт сахару. По Москве ходили слухи о ночных нападениях на прохожих, у которых бандиты вырывали золотые зубы. В то же время государство продавало за границу на валюту древние иконы, картины из музеев, русский фарфор. Во всех салонах иностранных посольств в Москве мы видели стены, увешанные бесценными иконами, рояли, покрытые старинными парчовыми, тканными золотом и жемчугом ризами священников.

Я болела душой за тяжелую жизнь моих родителей и моей сестры. Их голодное существование мучило меня. Мы посылали из Таллинна продовольственные посылки родным и друзьям. Когда мы с Федей решили выписать на несколько недель к нам моего отца и сестру, чтобы они могли немного подкормиться и отдохнуть, им не дали разрешения. Только мать Феди могла посещать нас.