Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

Тогда я еще не имел жизненного опыта, и отношение мое к миру было куда более доверчивым, романтичным и восторженным. Входя в редакцию, я с удовольствием вдыхал скверный прокуренный воздух. Я чувствовал себя Хемингуэем, входящим в "Канзас-сити стар", или Генри Миллером, начинающим трудовой день в парижском здании "Чикаго трибюн", посему газетный гнилой воздух мне нравился. По утрам в этом воздухе даже плавал некий ароматный дымок — запах трубки старого русского интеллигента Соломона Захаровича Плоцкого. Соломон Захарович, ответственный за первую страницу газеты, то есть за несвежие новости, развернув "Нью-Йорк таймс" и зажав трубку в зубах, уже стучал по клавишам старого "ундервуда". Работал он очередями. Выбив одну очередь, он вдвигался в "Нью-Йорк таймс" на вертящемся старом кресле на колесиках. Выдувал клуб дыма. Шарил правой рукой где-то на краю стола. Нащупывал бумажный стакан с кофе. Нес стакан ко рту. Иногда он опрокидывал стакан ищущей рукой, и тогда кофе быстро полз по металлической крышке, грозя залить "Нью-Йорк таймс". Бухгалтерша газеты, старая дама с папиросой, низкорослая и толстая (к слову сказать, добрая женщина, похожая на уличную гадалку), срывалась в таких случаях с места и с губкой в руках бросалась спасать "Нью-Йорк таймс".

Я абсолютно убежден, читатель, что мы все играем выбранные нами роли. Там, в редакции "Русского дела", сотрудники были невероятно кинематографичными. Каждый являл собой тип, и какой выразительный и резкий! Может быть, насмотрелись фильмов? Черт его знает… Соломон Захарович и бухгалтерша прекрасно и органично вписались бы в число третьестепенных персонажей фильма "Гражданин Кейн". Моисей Бородатых, "босс", увы, не походил на Кейна в исполнении Орсона Уэллса: нос баллоном, брюшко на коротеньких ножках, выпучивающиеся далеко из орбит глаза. Впрочем, на Кейна не похожи ни Руперт Мердок, ни Херст. Однако Бородатых был живуч, изворотлив и по-своему талантлив. Он прожил бурную жизнь и, если бы не война, возможно, достиг бы большего, чем владение "Русским делом". Прежде чем пришвартоваться в Соединенных Штатах и стать вначале страховым агентом, а затем сотрудником, совладельцем и владельцем "Дела", Бородатых занимался журналистикой во Франции. Сам батька Махно одарил Моисея вниманием и якобы упрашивал написать о нем книгу. Батька хотел, чтобы маленький Моисей изменил его имидж, убрал ненужные батьке черты юдофоба и изобразил бы его идейным анархистом, каковым он как будто бы и был. Побитым батькам верить трудно.

— А Махно правда не был антисемитом, Моисей Яковлевич?

Бородатых подернул плечами и этак подхмыкнул.

— Я познакомился с Махно незадолго до его смерти. Он очень бедствовал в Париже с молодой женой и маленьким сыном. Батька утверждал, что хитрые большевики очернили его, представляя антисемитом намеренно, дабы переманить на свою сторону еврейские массы, активно принимавшие участие в революции. Что там действительно происходило на территории, где действовала его армия, восстановить было невозможно. Царил хаос и мода на взаимные кровопускания. Я лично не сомневаюсь, что большевикам было выгодно представить его антисемитом. Возможно также, что отдельные банды, они же отряды батьки, не отказывали себе в удовольствии погромить еврейское местечко. Украинцы, знаете, известные антисемиты. А вы ведь украинец, Лимонов? Ведь ваша настоящая фамилия — украинская, Савченко?

— Савенко, Моисей Яковлевич!

— И в вас совсем нет еврейской крови, да?

— Нет, Моисей Яковлевич.

— Хм. А как же вы выехали?

— Я же вам рассказывал, Моисей Яковлевич.

— Да-да, рассказывали, припоминаю. Жаль-жаль, такой симпатичный юноша — и в нем нет еврейской крови. Слушайте… — он понизил голос, — может быть, вы по советской привычке, знаете, боитесь признаться?

— Ну что вы, Моисей Яковлевич, я бы вам сказал.

— Жаль-жаль.