Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

— Чи вы заткнетеся, чи ноу (нет, англ.)! Убирайтесь отсюда сию ж годину (час, украин.), немедленно! — заорал вдруг голос из глубины типографии. Я оглянулся. Из-за массивной, буфетообразной наборной кассы выскочил линотипист Кружко. Он был бледен и сжимал в руке молоток. Подрагивая подбородком, он шагнул на нас. Все испуганно замолчали. Кружко слыл за буйнопомешанного, в коллективе его боялись и не любили. Он работал исключительно ночами, один, иногда с Почиваловым, и, кроме несрочных газетных материалов, набирал многочисленные проспекты и немногочисленные книги, издаваемые "Русским делом". Я снял очки и сделал шаг навстречу надвигающемуся психопату. Я снял очки намеренно. Я знал, что в отличие от большинства близоруких глаз мои близорукие глаза без очков смотрятся жестко и очень невесело. Я знал, что в них неприятно смотреть. Мне случалось испытывать их силу на практике. Психопат, мать его. Знаем мы этих психопатов. Я вспомнил психопата из литейного цеха завода "Серп и молот" в Харькове. До моего прихода в цех он наводил на всех ужас, раз в месяц гоняясь за народом с железной болванкой в руке. Я помню, что мне было страшно, но я остановил его, как дрессировщик останавливает тигра, уже поджавшего задницу для прыжка, а мой приятель Борька Чурилов сделал из него отбивную.

Психопат, длинный и худой, раскорячившись, как ножницы, качался в двух шагах от меня.

— Ну-ну, больной, иди сюда! — сказал я спокойно. — Иди сюда, устрица поганая!

Он онемел от такого обращения и остановился. Он не привык, чтоб с ним так невежливо и грубо разговаривали. Он привык, чтоб его боялись. Он ни разу еще не наткнулся на твердого человека.

Я считал себя твердым человеком.

— Что глядишь, подходи, — сказал я, — я тебе зенки повыковыриваю!

К собственному удивлению, я обнаружил, что сжимаю в руке красную пластиковую ложку на длинной ручке и делаю ею выковыривающие движения. Я считал, что давно забыл все эти специальные обороты, но нет, память подростковых лет оказалась хваткой. Блатные словечки прилипли к сознанию, словно схваченные суперклеем, и вот спустя много лет я шпарю их наизусть.

Он стоял против меня и тяжело дышал. Без очков я не мог разглядеть деталей его лица, возможно, меняющегося выражения глаз, но это было не так уж необходимо. Нужно было только смотреть на него, как удав на кролика, не отводя взгляда. Что я и делал. То обстоятельство, что кролик был больше удава и вооружен молотком, дела не меняло. В таком поединке скрещиваются роли, а не мышцы. Его воображение несомненно пострадало от войны. За моими пустыми глазами ему, быть может, мерещились настоящие ужасы, увиденные им в старой Европе — на польских полях и в германских долинах. Развороченные внутренности, оторванные конечности, трупы в братских могилах. У меня же — в отличие от него — было пустое, невинное, ничем не заполненное воображение. Я был как пылесос с еще не использованным новеньким мешком. Он — уже насосался грязи и отяжелел. Я знал о нем многое — война, окружение, плен. Как и Порфирий, он служил у немцев… Он не знал обо мне ничего. Я был для него пришельцем с иной планеты, марсианином. Поэтому он боялся меня, как боятся пустого дома. И я это чувствовал.

Он повернулся и убежал за наборную кассу. С глухим стуком упал на линолеум молоток. Как в романтической пьесе, злодей обессиленно выронил оружие. Не хватало лишь, чтобы он, схватившись за сердце, покачнулся и упал… Не упав, злодей рванул мимо горящей топки линотипа, схватил пиджак и, огибая нашу толпу стороной, трусцой побежал к двери. Между машинами проскочила лишь его по-ефрейторски стриженная под полубокс полукруглая голова. "Бьюмс!" — свистнули пружины двустворчатой двери типографии, мгновенно растянувшись и сжавшись.

— Ай да корректор, ай да молодец! — Порфирий выскочил из задних шеренг и похлопал меня по плечу. — Где же это ты научился так разговаривать? Я думал, ты интеллигент! А ты, получается, бандит!.. Этот психопат не раз уже нарывался на нас, потому Моисей и перевел его в ночную смену.

— Давно надо было его проучить, — угрюмо сказал Вайнштейн.

— Проучить, проучить!.. Что же вы, господин Вайнштейн, вы же его непосредственный начальник, а не можете своего рабочего на место поставить! Стыдно, господин Вайнштейн, хозяину заискивать перед рабочим. Здесь вам не Советский Союз, здесь капиталистическое общество! Вы забыли, что вы его хозяин? — Львовский с удовольствием воспользовался случаем, чтобы лягнуть оппонента.