Дети

– Современная художественная литература! – с негодованием говорила хозяйка, отходя от корыта, где она крахмалила шторы, – я читаю на пяти языках… я нахожу, что искусство писать погибает. Роман умер с Толстым – погиб под поездом с Анной Карениной, а рассказ умер от чахотки вместе с Чеховым. Жизнь дает такой материал – чего ярче! чего сложнее! – перед нами столько новых явлений, задач, идей, – а литература преподносит одно, какой-то пансексуализм, от которого откровенно несет запахом лекарств и сумасшедшего дома. Язык? Посчитайте, много ли филологов, настоящих ученых филологов в мире, много ли пишут новых грамматик, работ по художественному языку и стилю? Вы не найдете ни одной в рядовом книжном магазине, но вы там найдете всё и по всем отраслям извращения, убийств и порока. Конечно, здоровый взрослый человек не станет этого читать. Но как уберечь детей? Они входят в жизнь с мыслью, что она, жизнь – или полиция, или дом сумасшедших, или тюрьма, и они ведут себя соответственно. Да, была литература когда-то и пророчицей, и руководительницей человека, и его другом, но теперь она – преступница в мире искусств…

Разговор о детях живо подхватывался присутствующими.

Я просто не понимаю, как мы допустили наших детей до такой атии мысли. Как случилось, что мы, родители, потеряли авторитет? Даже животные лучше воспитывают и подготовляют к жизни своих детенышей. Бедное человеческое дитя! Его сначала учитель терзает в школе, чтоб он запомнил заповеди, например, «не убий», и что «люди братья», и что «честность – лучший путь в жизни». Но едва он окончил школу – его посылают на войну… Что может устоять против этого? Какая вера в человека? Не мудрено, что если он уцелевает, то делается и Хамом, смеющимся над отцом, и Каином, убивающим брата…

Лиду, конечно, более интересовало не общество старших, а круг ее сверстников и сверстниц. Ее первое выступление состоялось на рождественском вечере для детей. Главной темой избрали процесс перехода идеи из области одного искусства в другое.

Местная красавица, готовившаяся к сцене, прочитала стихи: «Был у Христа – младенца сад».

Затем на сцену внесли классную доску. С мелом в руках, учитель гимназии анализировал конструкцию этого стиха, его размер и рифму. Затем вышла Лида и спела «Был у Христа – младенца сад». После нее скрипка и пианино сыграли то же, переложенное на музыку Чайковским. Затем «симфонический оркестр русской молодежи» сыграл ту же музыку Чайковского, но аранжированную Аренским для оркестра. Затем вышел местный критик и, как подобает критику, разбранил всех, давая понять, что он сам сделал бы всё гораздо лучше. В заключение местным художником была поставлена живая картина на слова: «И много роз взрастил Он в нём». Роз на сцене было не так уж много, они были бумажные, старые, оставшиеся от других живых картин, от других садов. Но прекрасно было дитя – Христос – маленький мальчик в светлом балахончике. Он стоял посреди сцены, испуганный, и сквозь набегающие слезы страха перед людьми жалостно, покорно и кротко улыбался. Этой улыбкой закончилось представление. Несомненно, что все присутствовавшие дети раз и навсегда, на всю жизнь, запомнили, что «был у Христа – младенца сад, и много роз взрастил Он в нём».

После мальчика, самый большой успех выпал на долю Лиды. Аккомпанировавший ей Сергей Орлов, готовивший себя в композиторы, слегка завидовал Лиде. Он ей объяснил, что высшее и самое Ценное искусство – это создавать, например, быть композитором, а не исполнять уже готовое, как это делают певцы и актеры.

Лида внутренне заволновалась: что же я? могу ли я создавать музыку? Или же я только пою – второй сорт искусства, как он мне только что сказал. Я проверю, я хочу попробовать… в уме.

Накинув пальто, она вышла на балкон. Закрыла глаза и стояла так неподвижно, стараясь глубже уйти в себя, под холодным небом, высоким и тёмным, под таинственным мерцанием звезд. Она искала в себе, стараясь найти там музыку. Но ей мешали долетавшие до нее внешние звуки. Они рассеивали, разбивали то, что она хотела вызвать изнутри и услышать. Неясные голоса и смех доносились сквозь стены из клуба; под балконом, нависшим над улицей, кто-то прошел быстрым шагом; где-то засмеялись двое, тихо и радостно; где-то совсем близко вдруг зазвенел женский голос: «О, Боже, как я люблю жизнь!»

И вдруг, неожиданно, Лида услышала музыку. Она волной поднялась и затопила весь мир. Это был мощный подъем, Лида зашаталась, едва устояв на ногах.

– Боже! Это моя музыка? Моя?

Но – увы! – она скоро узнала ее: музыка стала приобретать форму, свою фразу, и оказалась музыкой из «Лоэнгрина».

– Нет, – подумала Лида, – я, вероятно, не могу… я только могу услышать иначе, по-своему… Но не буду огорчаться… – Она посмотрела на небо. – Это было только одним из моих «небесных странствований». И вдруг опять она почувствовала, что слышит музыку – не очень громкую, печальную и нежную. Да, она ее слышала явственно, совершенно отчетливо. Лида подняла лицо к небу и слушала, полная необыкновенного счастья. Но открылась дверь.