Дети

Человек на сцене, нагнувшись, подал Даше руки, и она неуклюже взобралась к нему. В публике оживленно заговорили, показывая на Дашу пальцем. Ее, очевидно, и знали и любили; ей улыбались и кричали: «А ну, Даша, покажи себя, какая ты на сцене!»

Даша читала стихи. Мистер Райнд следил по переводу. В них рассказывалось о том, как угнетали народ прежде и как счастлив он теперь, при советском правительстве. Она читала стихи просто, но с захватывающей душевностью. Картины прошлых страданий народа ее так волновали, что голос ее снижался до шопота, как будто бы она рассказывала тяжелую повесть о собственном сердце какому-то близкому задушевному другу.

Мистер Райнд слушал и наливался протестом. Что могла знать Даша о прежней жизни, свидетельницей которой она не была? Трагикомедией казались ему ее восторги перед настоящим. Она не знала никакой другой жизни. У ней не было данных, чтоб судить, средств, чтобы сравнивать. Вот бы кому надо было пожить в Америке! Ничто другое уже не сможет ее изменить. С годами она будет всё фанатичнее. Ей объяснили, что колебание и сомнение – предательство, и благородная сердцем, мужественная Даша уже не изменится. Ему бесконечно было жаль Дашу. «Такая прекрасная девочка!» Ребенок, не знавший никогда семьи, ни отца, ни матери, где-то кем-то подобранный – и благодарный за это! Она вложила свое сердце, все свои чувства в желание служить этому невидимому благодетелю – коммунизму. И мистер Райнд принял решение заняться товарищем Дашей, попробовать изменить ее жизнь.

По дороге домой он сказал ей:

– Знаете что, товарищ Даша, вам полезно было бы повидать свет. Я могу отправить вас в Америку, в Соединенные Штаты. Вы там поступите в колледж. В жизни нехорошо, вредно и опасно, быть слепо односторонним. Это – фанатизм. В Америке вы увидите другую жизнь, познакомитесь с другим мировоззрением.

– Капиталистическим? – сурово крикнула Даша.

– Нет, с демократическим.

Она посмотрела на него по-детски, исподлобья, недоверчивым взглядом.

– Понимаю, вам кажется, что я несчастна здесь, бедна, что ли. И вы думаете, что я стала бы счастливее, живя на чужой счет, вашей благотворительностью? Вы считаете, что быть паразитом куда более завидная участь?

– Нехорошо так подходить к моему предложению, – защищался мистер Райнд. – Вам надо бы иметь более доверия и уважения ко всем людям вообще. Я старше вас, я много видел, а вы и молоды и очень наивны. Нельзя ничему отдавать свою жизнь наспех, без критики. Надо посмотреть на мир со всех сторон. Поживете в других странах, понаблюдаете, и ничто не помешает вам снова вернуться сюда, если захотите.

– Мистер Райнд, – сказала Даша, и ему почудилось, что теперь с ним говорит взрослый и вполне откровенный человек. – Вы – добрый. Но почему ваша жалость так ограничена, почему она обратилась именно на меня? Причуда: я почему-то понравилась вам. Но для многих миллионов других девушек вы считаете бедность в порядке вещей, вы не протестуете, не посылаете их в колледж. Они могут страдать, сколько угодно: они не имели счастья попасться вам на глаза, понравиться вам и вызвать вашу жалость. И вот вы хотите, чтоб и я стала смотреть на права человека вашими глазами. Вы считаете, что это будет «добро» для меня, и так я стану счастливее. Вы хотите мне дать то, что покупают в лавке за деньги – хорошую пищу, одежду, а за это разрушить во мне то, что составляет смысл моей жизни – борьбу за счастье всех бедняков. Но я родилась среди них, я живу с ними, я счастлива, я не хочу перемен.

– О! – воскликнул мистер Райнд, – Как, однако, вы принимаете всё это! Я не предполагал вовсе, что кто-то станет разубеждать и перевоспитывать вас. Я имел ввиду, что вы просто увидите больше.

– Довольно!

– Даша, – сказал мистер Райнд просто и сердечно, – ваша жизнь будет полна страданий.

Она остановилась и пристально взглянула на него.

– Разве возможна жизнь без страданий? – и опять повторила: – Разве возможна человеческая жизнь без страданий? Вы посмотрите! Вы только внимательно посмотрите вокруг!

Они стояли у границы китайской части города, Фу-дзя-дзяна. Как все китайские города, и этот был перенаселен до чрезвычайности. Тротуары были запружены людьми, мостовые – рикшами, велосипедами, экипажами. Кое-где видны были автомобили посетителей из европейской части города. Никаких правил, регулирующих уличное движение, не существовало, и всякий переходил улицу, где хотел и когда хотел. Всё вместе производило впечатление хаоса, столпотворения; но это был мирный хаос – никто не искал причинить другому зла. На мостовой были и ухабы и ямы, но необычайно ловкие китайские носильщики и рикши умудрялись доставить и человека и товар в целости. Правда, время от времени кое-кто из пешеходов падал на-ходу, но, поднявшись, добродушно следовал дальше. Он знал, что город тесен для миллионного населения, и все поневоле толкают друг друга, и воспринимал этот факт по-философски.

– Разве эти люди не заслуживают лучшей жизни? – спросила Даша мистера Райнда так строго, будто именно он и был причиной всех бедствий. – Всмотритесь в эту бедность… Вслушайтесь!