Дети

Есть до обедни было нарушением правил. Лицо матери Таисии потемнело. Она на минуту позабыла даже о Вере, хотя и держала, крепко стиснув в своих, ее маленькую руку.

– Вера! – воскликнула игуменья, увидев ее. – Что случилось?

– Обычная история, – ответила за нее мать Таисия. – Рассказывает девочкам ложные, неподходящие для монастыря истории.

– Ах, – вздохнула игуменья, – давайте отпустим и простим ее на этот раз. Очень я устала. Да и не хочется наказывать в праздник. Отпустите ее руку. Беги, Вера!

Девочка рванулась от матери Таисии и побежала из комнаты, спотыкаясь в своем длинном, до пола, платье.

– Простите меня, матушка-игуменья, – заговорила мать Таисия, – но где-то должна быть этому граница. Вера – закоренелая лгунья. Она плохо влияет на других девочек: она растет, ее рассказы принимают такой характер…

– Знаю, всё знаю. Но как вспомню, что эта Вера своими глазами видела, как убивали ее родителей, как вспомню это – не подымается моя рука ее наказывать.

– Но при чем тут ее лживость, если родителей убили? Одно другого не касается.

– Касается, матушка, касается. Ребенок напуган жизнью, вот и приукрашивает всё, чтоб было получше, полегче, не так уж страшно. Но где ж, как не в фантазии, и найдет человек лучшее?

– Пусть так. Но нам надо обратить это её вдохновение, что ли, на религиозный сюжет. Тут ведь – монастырь. Она – послушница. Как же мы допускаем и прощаем такую лживость?

– Да что нам суетиться, наказывать! Придет час суда, Господь разберет всех да и простит всех и за всё, нашего совета не спросит.

– Что? – в негодовании воскликнула мать Таисия. Но игуменья, не отвечая ей, вышла из комнаты.

Поздняя обедня в монастыре совершалась торжественно и продолжалась долго.

Девочки стояли впереди, рядами. Они привыкли к долгим стояниям. Поведение их было безукоризненно, хотя стоять было не легко. Общим горем их и матери-игуменьи была обувь. Шутка ли, для одних только девочек требовалось пятьдесят девять пар! У монастыря не было средств, чтоб покупать новые ботинки. Обычно собирали поношенные среди прихожан, и потом подыскивали подходящую ногу. Но редко ноги и ботинки были созданы друг для друга. Ноги болели у всех в монастыре. Но длинные платья, касавшиеся пола, скрывали обувь от посторонних глаз. А боль все умели переносить в монастыре молча, – и физическую и духовную. Все пятьдесят девять девочек были круглыми сиротами, почти то же можно было сказать и о монахинях.

Одетые в черное монахини заполняли левую часть храма. Игуменья стояла у чудотворной иконы монастыря. В праздники церковь бывала переполнена молящимися, стояли даже на ступеньках входа и в палисаднике. Семья Платовых, госпожа Мануйлова, Лида – все пришли к обедне.

В праздники, после поздней обедни, обед подавался в трех монастырских столовых. В первой, куда приглашались посторонние, бывшие за обедней, председательствовала сама игуменья. Во второй столовой ели монахини и дети монастыря. В третьей – кормили нищих. Обед состоял обычно из горячего чая и того, чем монастырь обладал и из чего мог приготовить в тот день. Часто этот обед и ограничивался чаем с куском хлеба. Иногда прихожане присылали продукты для стола накануне, иногда приносили с собой в церковь для раздачи. Но все хлопоты по сбору провизии, приготовлению пищи, накрыванию столов, подачи обеда, затем уборки посуды и комнат, делали праздничные дни тяжким физическим испытанием для монахинь, которые, к тому же, были и так изнурены и слабосильны.

Сегодня почетным гостем был профессор Волошин. Игуменья, увидав его а церкви, лично приветствовала его и пригласила к столу. Его почитали за самого выдающегося христианского философа в местных краях, и присутствующие предвкушали интересную беседу. Мать Таисия, в чьих мыслях всё еще держалось утреннее происшествие, обратилась к нему с речью:

– Уважаемый профессор, как известно всем чтущим Священное Писание, в нем определенно указывается и с подробностями повествуется о том, что праведников ожидает рай, а грешников – геена огненная. Однако же находятся некоторые среди верующих, кто склоняется к иной мысли, полагая, что Господь всех простит. Такое отрицание Ада и наказания за грехи повергает в смущение. Прошу вас объяснить мне, есть ли для сей последней мысли указания в Священном Писании?

Профессор Волошин ответил: – Конечное решение судеб мира и людей остается тайной, но человеческое сердце всё более склоняется к мысли о всепрощении. Думаю, эта мысль – отсвет Божественного решения, и присоединяюсь к молитве об этом и к этой надежде.

Неприятно удивленная подобным ответом, но не смея выразить своего неудовольствия, мать Таисия обратилась к монастырскому священнику:

– А вы, отец Лука, как полагаете об этом?