Дети

Но нет ничего более обманчивого, чем чересчур спокойная жизнь, и более подозрительного, чем безусловно и всегда спокойные люди: супруги Питчер, в действительности, вели мучительное существование. Причина этому, не видимая для глаза, таилась глубоко внутри них самих. Она маскировалась обоими, как рана, и была не заметна не только для посторонних, но и для каждого из них. Оба страдали одиноко и тайно. Однако же, корень болезни обоих был тот же: природная скупость человеческих чувств, принявшая чудовищную форму. Они не истратили своего сердца, и этот тяжелый мертвый капитал только давил их, потому что они не прикасались к нему. Они развили в себе способность, а потом и привычку, не отзываться ни на что (вовне себя) теплым человеческим чувством. При случае они могли дать денег, послать формальное письмо или даже телеграмму, поздравляя или соболезнуя, но это не сопровождалось никаким искренним внутренним движением.

Конечно, у них не было детей. У них не было также родственников; по крайней мере, никто не видел их в доме Питчеров. Не было и особенно близких друзей. Они никогда не знакомились со своими соседями. С прислугой не разговаривали, ей приказывали. Взаимные отношения их были безусловно корректны. Единственным, что походило на какое-то выражение чувств, являлся ежегодный букет от мистера Питчера для миссис Питчер в день ее рождения. Она уже подучила двадцать таких букетов за годы своей супружеской жизни. Цветы эти заказывались по телефону. Букет всегда был очень дорогим, оранжерейным, так как день рождения приходился на самый холодный сезон, когда ничего не цветет естественным образом в природе. Какие, собственно, цветы любила или предпочитала миссис Питчер, мистер Питчер не знал.

Цветы, цветы! Образ весны, символ любви! Разве не преступление, что за деньги их может купить всякий и потом подарить кому угодно! И равнодушные мужчины дарят их злым, безобразным женщинам, как корове дают сено. Их подносят на юбилеях со лживой речью, надоевшим актрисам – с фальшивым восторгом, назойливым родственникам – с досадой, начальникам служб – с лестью, их бросают под ноги на парадах ненавистным вождям. Цветы надо бы продавать только тем, кто влюблен, и дарить только тому, кого любят. И прежде чем отдать цветы, продавец должен бы спросить: «Вы влюблены? Как давно? Как глубоко?» Поэтам, художникам и музыкантам их надо бы посылать ежедневно и даром. Три четверти человечества может жить без цветов, не замечая совсем их отсутствия.

Итак, цветы миссис Питчер заказывались по телефону. Мистеру Питчеру и в голову не приходило пойти и самому их выбрать. Она же, со своей стороны, дарила ему неизменно или галстук или запонки. Им обоим казалось бы странным, если б они страстно любили друг друга, совершенно неприличным, если бы выражали это. Страсти относились, по их мнению, исключительно к области литературы и театра. Миссис Питчер любила только камерную музыку. Она носила только белые перчатки. Она не любила духов. Никогда ничего не рассказывала, не любила и слушать рассказов.

Он был человеком с пониженной деятельностью сердца, физиологически унаследовав это свойство от целого ряда спокойных, сдержанных и рассудительных предков. Быть вполне человеком казалось ему ниже человеческого достоинства. Всякий сердечный порыв в его глазах являлся неприличием, всякое откровенное слово – от сердца – неуместным, всякая теплая привязанность к нему самому – посягательством на его личность, на его свободу. Жизнь испробовала на нем свои самые сильные средства: голод, труд, красоту, жалость, – но он остался невозмутим. Если бы его подвергнули даже искушениям Святого Антония – он, вероятно, и в этом случае, взирая на них ироническим оком, спокойно курил бы свою трубку.

За двадцать лет спокойной супружеской жизни и мистер и миссис Питчер остались далеки духовно, как незнакомцы, не открыв друг в друге ничего такого, что могло бы их сблизить. Наоборот, с годами они как будто все более отдалялись, делаясь все молчаливее и необщительней. Все, что еще оставалось у них общего, это – дом, обстановка и деньги.

Но внешне жизнь их протекала одинаково.

– Доброе утро! – произносил мистер Питчер в восемь часов утра, садясь за стол и развертывая газету.

– Чашечку чая? – спрашивала миссис Питчер через пять минут.

– Пожалуйста.

Так начинался день. Приблизительно такой же разговор велся вечером за обедом. Завтракали они отдельно: она – дома, он – в ресторане клуба.