Дети

Миссис Питчер страдает и больше и глубже. Лишь только она оказывается в постели – начинаются боли. Это, собственно, и не боли даже, а страх, что у нее что-то может заболеть. Увы! она изучила симптомы всех страшных болезней. Она лежит в большом нервном напряжении, прислушиваясь. Да, что-то как будто заболело в боку. Боже, что это! Желудок? Печень? Почки? О, это печень, печень! Камни? Вдруг это камни! Что делать? Где телефон? Надо звать доктора и сказать, чтоб захватил сильнейшие наркотики. Она не может терпеть, она не может переносить никаких болей. Доктор должен это понять. Но болит, кажется, желудок, не печень. Миссис Питчер вся в поту от страха: что она ела за ужином? Сардинки! Но коробка могла быть заржавленной! Где эта коробка? Ее, вероятно, придется послать на исследование, узнать, что за яд. И как это она могла не пойти на кухню и не проверить, какая была коробка! Яд! Рыба и металл! Что может быть хуже, чем такой яд! Боли сильнее. Прошло четыре часа с момента еды – процесс отравления уже начался. Она хватается рукою то за электрическую лампочку, то за телефон. Зажигать? Звонить? Здравый рассудок подымает голос: мистер Питчер тоже ел сардинки, однако, он не болен. Подождать! А не будет ли поздно? Что-то беспомощно детское встает в ее душе, и она, обливаясь тихими слезами, внутренне взывает: «Господи! Пожалей меня!» Она старается вспомнить, как кричали Христу слепые, калеки, бесноватые, – и внутренне кричит Ему, как они: «Иисусе! Сын Божий, помилуй меня!» Она повторяет и повторяет про себя этот вопль и, изнеможенная напряжением, вдруг чувствует, что болей нет. Она успокаивается и засыпает, летит в сон, как бы катясь, переворачиваясь всем телом, с высокого и мягкого холма. Последняя ее мысль: надо исключить сардинки из меню навсегда. Потом мыслей уже нет больше, они исчезают. Она видит последний узор своего вязания: петли, петли. Две направо тпи налево две вместе, две налево, три направо… Она спит.

Питчеры заснули. Им снятся сны. Он – в подвалах, он в химической лаборатории исследует пятна крови на чьей-то одежде. В лупу рассматривает фальшивую подпись на чеке. Она слегка стонет по временам от болезней, которые видит во сне. Она страдает. Ее болезни мучительней физических, потому что от первых ей помог бы доктор, но эти – воображаемые страдания – она носит в себе, лелеет их – и никто не может ей помочь, кроме нее самой. Иногда и она видит сон, это – опасная испорченная пища или нечто об эпидемиях и смерти. Иногда она видит и более спокойные сны – вязанье – узоры, узоры, узоры.

Утром они просыпаются. Мистер Питчер подымается сразу и идет принимать душ. Ей же надо много усилий, моральной решимости, чтоб начать еще один новый день. Она каждое утро, лежа с закрытыми глазами, старается уговорить себя встать – и жить. Она старается найти что-нибудь милое, привлекательное в грядущем дне, чтоб зацепиться мыслью – и жить для этого момента, она ищет – и не находит. Боже мой! Что мы сделали с жизнью! – внутренне восклицает она. Но утром как-то не верится в Бога. Светло. Странно, если б Он существовал. Она чувствует Его только в гибели, в темноте, в страхе. Он кроется в неизвестном, в незримом. Но в этом реальном видимом мире Его нет и не может быть. По утрам ее тошнит. Возможно, это происходит от одной только мысли о том, как она встанет, начнет одеваться, пить кофе, говорить, приказывать прислуге. Все же собирается с силами – и встает.

В восемь часов она в столовой. Это – холодная спокойная женщина, неторопливая в манерах и словах. Она застыла, заморозила себя в дневную форму.

– Чашечку чая? – спрашивает она мистера Питчера.

– Пожалуйста, – отвечает он.

Глава двадцать первая

Мистер Райнд не ожидал, что в Харбине, перенаселенном и грязном, может быть такое прелестное театральное здание. И публика в театре тоже немало удивила его. Без сомнения, это было хорошее общество. Привыкнув встречать русских только в самой бедной обстановке, он с удивлением наблюдал хорошо одетых дам и господ, их прекрасные манеры и оживленные лица.