Дети

Он произносил имена небесных добродетелей по-китайски. Лида не поняла.

– А как это будет по-русски?

Все не отрываясь от страницы и так же упорно впившись взглядом в темные иероглифы, повар старался объяснить по-русски. Его тон был холоден, он давал понять, что желал бы, чтоб ему не мешали.

«Боже мой! – думала Лида, – китайский повар в бедной кухне знает, что прежде всего – справедливость. А люди, имеющие власть, словно и не слыхали об этом».

Избегая возвращения к мысли о том, что из Америки не было писем, она старалась думать о человечестве – пока закипит чайник. А там – с мамой будет легче. Но сердце ее болело.

– Повар, – начала она, и ее голос прервался, в нем послышались слезы. Очевидно, поняв это, повар поднял голову.

– Повар, – начала Лида, и голос ее дрожал от слез, – когда у вас болит сердце… очень-очень болит сердце, что вы делаете?

Он посмотрел на нее странно светящимся холодным взглядом. – Я никому не говорю об этом.

Взобравшись, наконец, с чайником наверх, Лида как будто бы сразу включилась в обычную колею: мама, чердак, самовар, вечер. Читали письмо миссис Парриш. Радовались за Диму. Лида угощала маму конфетами. Хотела и сама съесть две-три, но вспомнила о сегодняшнем обещании: «только необходимое» – положила обратно. Матери сказала:

– Не хочется. Я так много и часто ела шоколад в Харбине, что потеряла вкус.

Глава вторая

Жизнь Лиды снова стала тем, чем была прежде: надеждой на лучшее будущее. Но писем не было.

Не желая поддаваться гипнозу ожидания, писем, который становился всё мучительнее, Лида принялась энергично искать службу. Конечно, все ее старания в этом направлении были напрасны. Наконец, она собралась с духом и попросила госпожу Мануйлову помочь ей. Та обещала поговорить с миссис Браун.

Миссис Браун была не из тех, кого можно видеть, когда захочется и кому захочется. Она, как солнце на небе, обладала своим собственным дневным путем, который ничто на земле не могло изменить. Лида и здесь осуждена была на терпеливое ожидание.

Между тем, у нее вошло в привычку плакать. Для этого уже установился особый порядок: она любила плакать, когда была одна, в сумерки, не зажигая света. После такого припадка слез она ослабевала физически, испытывала притупление чувств и мыслей, но, вместе с тем, погружалась в успокоение и тихую покорность судьбе.

Однажды, вернувшись домой поздно вечером, Леон услышал какие-то странные, заглушенные звуки. Остановившись у входа, он прислушался. Звуки доносились оттуда, где была дверь, а за нею – лестница на чердак. Казалось, там кто-то плачет. Он осторожно открыл дверь. На узенькой лестнице, на ступеньке сидела Лида, положив голову на ступеньку повыше. Очевидно, истощенная припадком слез, она задремала, вздрагивая и всхлипывая во сне. Он видел лицо ее в профиль. Это тонкое бледное лицо и вся ее небольшая фигурка на фоне старой и пыльной деревянной лестницы представляли патетическую картину. Это забытье, эти вздрагивающие плечи, это судорожное движение мускулов, проходившее по ее лицу, говорили о том, как долго и горько она плакала.

Некоторое время он стоял в дверях молча. Затем он стал на колени на ступеньке лестницы и осторожно прикоснулся к ее плечу:

– Лида! – позвал он.

Она вздрогнула, сразу проснулась, пришла в себя и подняла голову:

– Что? Что случилось?

Увидев и узнав Леона, она протянула к нему руки, как бы ища у него поддержки. Положив голову на его плечо, она снова заплакала.

Он нежно держал ее в своих объятиях.

– В чем дело, Лида? Расскажите мне.

Он знал, конечно, в чем дело: не было писем. Но он научился ненавидеть эти слова: письмо, Америка, Джим – и избегал произносить их. Лида повторила все эти слова, закончив:

– Я больше не могу переносить этого. Я умру тут в слезах. С ним что-то ужасное случилось. Его родители, конечно, никогда мне не напишут. Я им совершенно не нравлюсь, потому что я – русская. Неужели я так никогда и не узнаю, что же с ним случилось, почему он оставил меня?

И опять, припав к нему, как к родной матери, она горько заплакала.

– Лида, – и в голосе Леона послышался рыцарь, благородный испанец – разрешите мне взяться за это. Дайте адрес, я разыщу вашего жениха и узнаю, что с ним случилось.

– Да? – вскричала Лида. – Вы можете? Вы можете это сделать? Зачем же вы так долго молчали? Скорей, скорей, узнайте!

Он взял обе ее руки в свои и крепко сжал их:

– Я обещаю. Даю вам слово. Если даже для этого надо будет поехать в Америку. Не плачьте больше, успокойтесь. Может быть, вы уже будете знать о нем через несколько дней.

– Но как? Как вы сумеете сделать это?

– Есть, прежде всего, телеграф. Там, где ваш жених, должен быть испанский консул. Я могу просить его разыскать вашего жениха по адресу.

– И он разыщет?

– Я думаю. Во всяком случае, он сделает всё возможное. И ответит вам телеграммой.

Лида глубоко-глубоко вздохнула и в изнеможении опустилась на ступени. Но тут же припадок энергии вновь поднял ее.

– О, Леон! Что же вы стоите? Идите! Идите скорее на телеграф! Скорее посылайте телеграмму вашему консулу! Бегите! Телеграф, ведь, не закрывают на ночь?

– Мне нужен адрес…