Дети

– Должно быть, графа или Леона, старшего их сына.

– А они, граф или Леон, где же? Помещаются где?

– Не знаю.

– А давно ты тут обретаешься?

– Две, нет, почти три недели.

– Хм, пора, однако, и освободить бы квартиру-то эту.

– Матушка-игуменья! – вскричала Лида. – Мне лучше. Я могу уйти и к себе на чердак.

– Конечно, можешь. Да не забудь графине сказать: очень, мол, вам благодарна.

Лида накинула платье.

– Знаете, я сейчас и пойду.

– Сейчас и пойдем. Вместе. Сначала чай пить нас звали. А потом и подымайся к себе на чердачек. И пусть хозяева-то получат обратно эту свою комнату.

Когда Лида с игуменьей появились в столовой, в первом этаже, все поразились.

– Теперь чайку бы! – прервала игуменья изумленное молчание.

Особенно поражена была матушка Таисия. Она была образцовой монашкой, строго соблюдала все посты, все обряды, не давая себе поблажки ни в чем. Строго судила и себя и других. На теле она носила власяницу. Но она никогда не могла сотворить и малейшего подобия чуда, и уж особенно исцеления. Наоборот, при ней больным людям делалось хуже. Мрачно смотрела она и на игуменью и на Лиду. А игуменья, как ни в чем не бывало, расспрашивала графиню, какие цены стоят на съестные продукты в Тяньцзине, и горько вздыхала о дороговизне.

Вечером, когда мать вернулась из больницы, ей внизу сказали, что Лида уже у себя, на чердаке.

Лида сама распахнула ей дверь с восклицанием:

– Мама, уже прошло! Я поправилась!

И нежно обняв ее, прошептала:

– Хочешь, я сегодня спою тебе бабушкин любимый романс?

Глава третья

Было прелестное майское утро. Легкий ветерок доносил во все закоулки города бодрящий запах моря. Небо было ясное и голубое, солнце еще не жаркое. В такое утро всем, даже очень несчастным, хотелось жить.

Это был день отъезда Леона в Европу, его последний день в Тяньцзине, и этот день он всецело посвятил Лиде, накануне составив вместе с нею программу удовольствий: утренняя прогулка по городу и окрестностям на такси, обед в ресторане, картина в кинематографе.

Увы, настоящей длительной прогулки уже невозможно было предпринять по Тяньцзину: всевозможные правила иностранных концессий, проверка документов при переезде с одной на другую затрудняли движение; за городом же сразу начинались японские военные зоны, склады, арсеналы, бараки, куда не допускались посторонние. Поехали, было, в китайский город, но он представлял собою такую картину разрушения, нищеты, болезней и страха, что Лиде хотелось заплакать при воспоминании о том, как живописно и бодро жил этот город еще так недавно.

Китайский город от кого-то строго охранялся японской полицией. Время от времени полицейские или солдаты перегораживали дорогу автомобилю, приказывали остановиться и, наведя револьверы или даже винтовки на пассажиров, вступали в длительный разговор с шофером.

Среди бела дня, в такое чудное время года, в том настроении, в каком были Леон и Лида, эти строгости, эти окрики, солдаты, винтовки и дула револьверов казались не настоящими, а частью какой-то нарочно придуманной инсценировки. Однако же шофер всякий раз должен был подробно объяснять: кто едет, куда едет, зачем едет. Записывались фамилии пассажиров, шофера номер такси, день и час поездки.

На японской концессии был праздник: традиционный день рождения всех японских мальчиков.

У всех домов водружены были высокие шесты, и на них, как флаги, красовались изображения рыб. Эти рыбы были сделаны из ситцев самых ярких цветов. Ветер надувал и развевал их в воздухе. Рыбы были толстые, казались живыми, со своими выпуклыми глазами, плавниками, хвостом, нарисованной чешуей. Число рыб и их размер соответствовали числу мальчиков и их возрасту в каждой семье. С гордостью воздвигали родители такой праздничный шест у своего дома. В самом верху – самая большая рыба, старший сын. потом пониже – поменьше, чем больше рыб – тем лучше.

Рыба, обычно, была одна и та же – карп, для японцев – символ непобедимого мужества. Японцы, по преимуществу, рыбаки. Они знают характеры рыб своих озер и моря. По их мнению, карп – самый неустрашимый и благороднейший из рыб. Когда его, живого, вскрывают ножом на кухонном столе, он не бьется в судорожном страхе, но, видя, что борьба бесполезна, смотрит, не мигая, в глаза повару, который вынимает ножом его внутренности. Японец желает видеть своего сына таким же храбрым, чтоб и он бесстрашно, не мигнув, встретил смерть. Японец знает, что земля его – мала, что океан, окружающий его острова, вероломен, что стихии – одна за другой – то и дело потрясают его землю, и с момента рождения сына он уже учит его с достоинством встретить смерть.

Но для Лиды, в этом прозрачном воздухе мая, в этот ясный и теплый день, все эти рыбы, эти символы, эти мальчики и их родители – всё казалось забавной выдумкой, милой игрушкой.