Дети

В китайском городе жизнь и движение проявлялись в двух формах: похоронных процессиях и толпах нищих. Эти два мира – японский праздничный день и тяжкие китайские будни разделялись друг рт друга лишь белой линией на мостовой, ширина которой не достигала и двух вершков. Такие же белые линии отделяли и все иностранные концессии от японской, и друг от друга. Человек, свободно шедший по одну сторону линии, мог подвергнуться тюрьме, пытке и даже смертной казни по другую ее сторону.

Но ни Леона, ни Лиды это пока не касалось. Это была лишь война японцев с китайцами, с относительной только опасностью для остальных. Но всё же, во время этой зловещей прогулки, и их настроение было испорчено. Решили, прекратив катание, пораньше пообедать в ресторане.

За обедом говорили о любви, не о своей, конечно, но о любви вообще. Голос Леона звучал меланхолией.

– Мир полон женщин, – уверяла Лида, понимая его грусть и стараясь его утешить.

– Далеко не все они привлекательны.

– Что же вы ставите женщине в вину?

– Я не мог бы полюбить женщину, если она вульгарна, жадна, агрессивна, если она хвастлива, поверхностна, двулична, труслива, скрытна; если она не любит искусства, не понимает музыки…

– Бог мой! – засмеялась Лида. – Какие требования! Вам придется долго искать.

Картина в кино оказалась совсем не интересной. Это было одно из тех произведений Холливуда, о котором сами директора говорят: глупо, конечно, но так любит публика. А публика, посмотрев, говорит: глупо, удивительно, тратят такие деньги, чтоб создать подобную глупость. И те и другие затем мечтают о той красоте, о тех иллюзиях, которые мог бы создавать кинематограф, если б правильно взяться за дело.

Наконец наступил момент прощания.

Лида вдруг почувствовала, сколь многим она обязана Леону за его внимание, помощь, за его скрытую любовь.

– Леон, – сказала она горячо, – я была так нехороша по отношению к вам, несправедлива, вела себя так эгоистично, возмутительно, что вполне соответствую теперь образу той женщины, которую вы никак не могли бы полюбить. Помните меня на некоторое время именно такой, а потом забудьте.

Леон галантно поцеловал ее руку. Так они попрощались. Леон вернулся к своей семье, Лида – к себе на чердак. Она не пошла на вокзал, желая дать родителям Леона возможность побыть с их сыном наедине.

На следующей неделе и Лида вновь укладывала свой чемодан: она собиралась в Шанхай. В нетерпении сделать из нее законченную певицу госпожа Мануйлова держала Лиду у себя по целым дням, уча то одному, то другому. По ее программе Лида должна была выступить теперь перед большей и более требовательной аудиторией, и именно для этого везла она свою ученицу в Шанхай. Лида укладывала те же свои платья и шляпы. Штопала парадные чулки. Перчаток оставалась одна пара, другую потеряла Глафира в тот снежный вечер, когда она с мистером Рэном каталась на санках. Она хотела «возместить», но Лида настояла: пусть эта потерянная пара перчаток и будет ее свадебным подарком Глафире.

С матерью они обсудили, кого следовало навестить в Шанхае. Список был краток, в нем значилось: матушка-игуменья, гадалка мадам Милица и Володя Платов, чей адрес ей послала Глафира с просьбой «непременно-непременно» его повидать, всё рассказать, обо всем расспросить и «подробно-подробно» затем описать, послав заказным письмом. У нее были новые причины беспокоиться о Володе, писала Глафира. Марки «на расход» были вложены в конверт, но в Шанхае они не годились, о чем Глафира, конечно, не знала. Адрес Володи был странный: кабаре «Черная перчатка». И этот адрес – с монастырем игуменьи и «кабинетом знаменитой гадалки» – дополнил странную коллекцию шанхайских посещений.

Глава четвертая

Жизнь мадам Милицы в Шанхае была не из легких. «Годовой доход», получаемый ею от родственников покойной леди Доротеи, был очень мал; разделенный на двенадцать частей, по числу месяцев в году, он едва оплачивал кофе, выпиваемое мадам Милицей. На всё остальное она должна была зарабатывать сама. Но как? Интерес к гаданиям, если вспомнить, каким он был в Средние Века европейской истории упал чрезвычайно. Что касается китайцев, то у них были свои предсказатели, у японцев – также. Ее клиентура оставалась по преимуществу русской, но и русские как будто уже не обладали особой охотой узнавать свою судьбу. Возможно, что у тех, кто еще интересовался своим будущим, не было свободных денег. Во всяком случае, гадать приходили немногие, да и то всё такие, кто имел основание уже отчаяться в своей судьбе, и кому, при всем своем искреннем желании, мадам Милица не могла предсказать ничего утешительного. Итак, материальный вопрос существования не был ею разрешен.