Дети

Местом, где этот разнородный элемент сходился и духовно связывался воедино, была школа. Главную роль в их жизни играли римско-католические школы для бедных детей в Шанхае. Эти школы были самыми дешевыми, во-первых, и, во-вторых, учеников там не подвергали телесным наказаниям, не исключали за проступки. Они были последним пристанищем уличных детей, последней надеждой их родителей. Там, за долгие годы учения создавались тесные дружеские отношения, общие интересы, взаимопомощь. Мальчишка входил в эту школу, не задумываясь, она как бы по праву принадлежала ему. Часто выходил он из нее хорошим человеком.

Отношение к учителю было вначале настороженным, скрыто-враждебным. Он числился в ряду естественных врагов, наряду с полицией и вообще всеми взрослыми. Затем учителя начинали возбуждать интерес у более старших учеников. Делались застенчивые попытки поговорить. Интерес часто переходил в уважение, затем в преданность и благодарность. Эти чувства часто сохранялись уже на всю последующую жизнь.

Методы преподавания применялись совершенно устарелые, но результаты их часто оказывались прекрасными. Достаточно сказать, что окончившие школу обычно говорили свободно на двух-трех европейских языках и приобретали большой интерес к наукам и книгам.

Вот эти-то организованные ученики и преследовали мадам Милицу. Повода к личной вражде с нею у них не было никакого, кроме давно известного и необъяснимого взаимного недружелюбия между пророками и уличными мальчишками.

Организация имела вождя. Общий характер всякого нового предприятия обсуждался всей группой, на переменах в школе, там же принимались практические решения. Затем предводитель отдавал ежедневные распоряжения: кому, что, где и когда делать.

Осуществление предприятий начиналось с утра, по пути в школу. Каждый работал в своем районе. Были дома, за которыми шпионили из чистой любви к искусству, предполагая, что там совершаются преступления, похоронены тайны. Одни выкрадывали почту, другие подбрасывали письма с угрозами. Иногда анонимно, по телефону, сообщали какое-либо свое открытие именно тому, от кого оно скрывалось, а потом наблюдали развязку. «Дело» мадам Милицыне считалось серьезным. Менять ее объявление, улучив удобную минуту, не представляло трудностей. Мимо ее дома проходила шумная толпа. Из окна она не могла видеть свои двери. На ходу «исполнитель» выскальзывал из толпы, в его ранце наготове был картон с новым оскорблением для гадалки. Вкинуть картон в рамку было делом минуты. Шумная толпа школьников двигалась дальше.

Выследив, наконец, кто был ее врагом, мадам Милица призадумалась: силы – по крайней мере, для открытой борьбы – были далеко не равны. И она приняла мудрое решение: презреть врага, не вступив с ним в борьбу.

Как бы стала она его преследовать?

Если он побежит, то как догнать? Если пойман, что с ним делать? Тащить к родителям или в полицию – он не пойдет. Бить? Но мадам Милица не принадлежала к тем, кто бьет детей. И она решила взять врага терпением, стоически поддерживая все то же свое объявление: «Мадам Милица. Научное предсказание человеческой судьбы».

Глава пятая

Лида начала свои шанхайские визиты с мадам Милицы. Когда она, разыскав, наконец, жилище старой знакомой, в радостном, нетерпеливом возбуждении взбежала на крыльцо, перед ее глазами предстала такая надпись:

«Милиция. Держаться левой стороны».

Она даже отступила на шаг в изумлении. Большие буквы, выведенные красными чернилами, придавали еще более необычайный вид такой надписи.

Она нерешительно позвонила. На звонок, не торопясь, с обычным соблюдением достоинства, вышла и открыла дверь сама мадам Милица.

Она не изменилась, была все та же. Казалось, само время действовало осторожно там, где обреталась Милица. Также бессильны были пространство, климат и отношение к ней человечества. Одетая, как всегда, в черное, в то блестящее, как уголь, черное, какое она одна умела где-то найти, она, по-прежнему, казалась особенным существом, не вполне смертным представителем человечества.

Он не обняла, и по поцеловала Лиду, лишь раскланялась церемонно, пожала ей руку, предложила ей стул и занялась приготовлением кофе. Между делом она задавала неторопливые вопросы о Лидиной матери, о здоровье, о погоде в Тяньцзине, о ценах на квартиры и съестные продукты.

И только тогда, когда кофе был готов, когда его аромат разнесся по комнате, когда налиты были две чашки, мадам Милица спустилась со своих таинственных высот и стала более человечной. Разговор принял оживленный характер.

Лида спросила, как идет жизнь в Шанхае и ее «дело». Мадам Милица ответила неопределенно: ее цена, доллар за сеанс, недоступна, конечно, многим, но, с другой стороны, она не считает возможным «снизиться» до семидесяти центов. Туманно намекнула она и на тот жизненный факт, что участь исключительных людей – быть непонятыми, а их труда – остаться неоцененным, по крайней мере, современниками.