Дети гарнизона

Обедали за накрытым по-селянски обильным праздничным семейным столом. Свекровь, глядя то на невестку, то на сына, умильно плакала, и повторяла:

– Ну ничого, ничого, головне, сынку, что в тебя жинка есть, и внуки будуть. Дождалася счастья!

Легко ли быть любимой?

Костя так ни разу не смог быть с ней по-настоящему. Все как-то понарошку. Нет, у них было все неплохо, в смысле денег. И был щедр с женой, резонно пытаясь купить ей то, что физически не мог завоевать – удовлетворение.

Она терпеливо пыталась сделать из невозможного возможное. Из чувства благодарности за его любовь к ней и ее будущему, для него чужому, ребенку. И если честно, за финансовую помощь тоже. И еще может из чувства уважения. За то, что невольно подвигла его на душевные и социальные метаморфозы.

Со свойственным козерожкам упорством Ленка пыталась, не смотря на беременность, придать их отношениям естественный половой характер. Перерыла кучу литературы, от Камасутры до сборников статей по сексопатологии, чтобы изыскать способ «поднять». Вместе смотрели по видику возбуждающие порнушные фильмы. И каждый раз после этих просмотров старалась всеми известными науке любви способами помочь ему с эрекцией, сама как дура истекая соком желания. Но тщетно. Был неподъемен.

Она массировала его что было сил, ползая, как котенок, по грузному, ставшему общественным достоянием депутатскому телу. Старалась, чтобы он расслабился, снял напряжение. Пыталась хоть как-нибудь вывести его из аморфного состояния. Как эмпирик, методом проб и ошибок. От бессилия потуг била его в отчаянии кулачками, все сильнее и сильнее. Делала ему как могла больнее, от отчаяния своего бессилия, и ей даже нравилось это. Представьте побить такую тушу!

Но он, как ни бей его, как ни лупи, только тихонько и возбужденно стонал, расслабляясь, всякий раз подставляя себя для мучений. А еще, немного придушив ремнем от его же джинсов, хлестала и била по спине и ниже, все сильнее и ожесточеннее, приговаривая: «Ах ты, гадкий, сволочной Котишка! Ты, мерзкий, непослушный зверушка, на, получай!..»

И боль нравилась тому, привыкшему унижать и мучить других. И стонал и дышал по-паровозному жарко, просил сделать ему больнее снова и снова, до тех пор, пока Ленка не отпадала от него в неистовстве неудовлетворенного изнеможения.

Погоняв орально мягкий безжизненный бамбук, все же добивалась слабых, похожих на эрекцию конвульсий. И выдавив из него немного сока, утешала, убеждала, что уже лучше, чем в прошлый раз. Что он большой молодец, и это не только ее, сколько его заслуга. Каждый раз чувствовала себя как какой-то психопат-сексопатолог. Короче, заниматься сексом с ним было нудно, печально и смешно. Это был не секс, а скорее какая-то длинная и по диагнозу необходимая безнадежному больному процедура. Так, если бы увидеть все Ленкины старания со стороны – ну, кто бы ей не насладился? А он не мог! Провидение наградило его чудесными орехами, но господь лишил зубов…

Так и научились жить простым человеческим общением. И стала привыкать к нему, как если бы вместе прожили не два месяца, а два десятка лет. И половая близость, так и не начавшись, стала порастать каким-то далеким прошлым. И еще вынашивала плод своей первой любви.

Ленка понимала, что эта смешная псевдосемья не сможет просуществовать долго. Не было логических связей. Не было близости, ее к нему любви, не могло быть общих детей. Был только фарс, который разыгрывался перед теми, кто желал это видеть. Но она честно отрабатывала свою роль, старалась следовать договоренности. Дал слово – держи, пионер! Школа гарнизона аукалась. И вообще убиралась по хозяйству, стирала и готовила. Пыталась привыкнуть к нему, даже заставить себя полюбить, но нежность ее не пошла дальше того, что она стала называть его уменьшительно то Котя, то Котишка. И ему это страшно нравилось. И он, казалось, начинал мурлыкать от удовольствия, когда называла его так, поглаживая его короткий жесткий ёжик. Скажите, что это было? Продажность? Жалость? Уважение?

Желание в ней бурлило неудовлетворенностью, чаще подспудно задумывалась, кто же поможет ей? И все чаще просыпалась ночами, вся в поту от жарких снов безликого страстного акта совокупления.

Незадолго до Нового года, ближе к полудню, в дверь позвонили.

– Свои, – раздался знакомый Лешкин голос.

– Свои уже в поле, – неохотно отрезала Ленка из-за двери..

– Крот прислал, с продуктами. Загрузил снабжением, – Леший махнул на тяжелый, набитый разной снедью и бутылками картонный ящик. – Депутатский паек. Положено…

– Неси, коль заявился, – Ленка потуже запахнулась в домашний халатик. – Выкладывай все по-быстрому и вали. У меня коллоквиум. Мне заниматься надо.

– Что, даже чаем не угостишь?

– С каких это вздохов? – насупилась, вспоминая наглые домогания. – С чего бы это? Что, Оксанка тебя даже чаем не угощает?

– Ну, чаем, может, и угощает, – гость шмыгнул носом по-босяцки. – Ну, все-таки мы друзья, или ты зазналась? Ну конечно, как быстро люди растут…