Дети Морайбе

Рю стояла в мерцающем сумраке, ощущая вкус крови во рту и держась за ушибленные ребра. Бабушка пошевелилась во сне. Стонал кондиционер, борясь с октябрьской жарой. Даже здесь, при закрытых дверях и окнах, Рю чуяла «паленых канадцев». Мир, просуществовавший тысячи лет, превращался в дым.

Рю попыталась вспомнить то время, когда ее мир не горел, не тонул и не рассыпался в щебень и когда она сама спала вот так же сладко, как сейчас спит эта старуха. Попыталась – и поняла, что не может. Нона говорила, что любит ее. Но Рю видела лишь пустоту между ними – пропасть между полноценной жизнью, которой наслаждалась бабушка, и жалкими ошметками жизни, доставшимися ей самой. Нона пила эспрессо в Италии и медитировала в храмах Киото. Нона вкушала все прелести бытия.

Рю захотелось удавить Нону.

Ремонту не подлежит

Они приходят по ночам. Шаркают по ступеням крыльца, украдкой стучатся в дверь с москитной сеткой. Их приводят ко мне осторожный обмен ссылками, позитивные отзывы и вера. От меня им нужно спасение, какого не найти в Сети; им нужны средства, каких не взять с магазинных полок. Они приходят ко мне, потому что все, уже испробованное ими, оказалось не полезнее гомеопатии, не целебнее аутотренинга и молитв.

В темноте они пробираются переулком, разбрызгивая маслянистые лужи. Призраками бредут в едком ночном тумане. Поднимаются на прогнившее скрипучее заднее крыльцо. Мой телефон вибрирует – эсэмэска уверяет, что все в порядке, никто не проследил за клиентом. По идее используемый нами чат безопасен, но к тому времени, когда человек решается обратиться ко мне, иллюзия безопасности уже бывает утрачена.

Клиенты могут различаться возрастом и полом, расой и общественным положением, но по большому счету все они – женщины и мужчины, старые и молодые, родители и дети, мужья и жены – для меня одинаковы.

Сегодня снаружи висит жаркий вечерний туман, пропитанный запахами летучей органики и дыма. Парна́я ядовитая мгла, викторианский смог Джека-потрошителя, таящий в себе юркие тени.

A чуть ощутимый соленый привкус воздуха – это ностальгическая скорбь о пляжах, солнце и морских водорослях, изгнанных из природы более агрессивными агентами.

Море совсем недалеко – и с каждым днем все ближе и ближе; оно постепенно вонзается в пригород. Не так давно прогрызлось сквозь водоотбойные стены, и его щупальца уже ползут по улицам. Морская вода пузырится в сточных канавах, разъедает тротуары и фундаменты, размывает то, что осталось от района.

Люди, которые могли позволить себе переезд, уже переехали. Брошенные жильцами дома теперь во власти крыс, одичавших собак и бомжей. Никто не охраняет имущество от мародеров. Всем абсолютно наплевать, чем во мгле промышляют соседи выживания ради.

Сегодняшние клиенты – отец и дочь, приехавшие из Вашингтона.

Я впускаю их в дом, готовлю для них лакричный чай. Отец объясняет, что́ их сюда привело. Он это делает уже во второй раз, но я не мешаю – ему нужно выговориться.

– У нее кашель не унимается. Я бы ее сюда не повез, но этот кашель…

Дочь совсем маленькая. Не старше десяти? Трудно судить, ведь у меня не было детей. Может, ей двенадцать? Или она восьмилетка-переросток? К ее лицу плотно прилегает фильтрующий респиратор. Кожа бледная, волосы светлые, карие глаза вроде большие – я их вижу через маску. Маска черная, украшенная красными молниями.

Футуристичный дизайн призван примирить ребенка с необходимостью фильтровать воздух. Дескать, это не бремя, а деталь костюма.

Из-за этой детали девочка выглядит инопланетянкой.

Я прошу ее снять респиратор.

Она смотрит на отца: а можно? Получив кивок, стягивает маску, при этом морщится – резиновые ремешки цепляются за волосы. Маска прилегала так туго, что на щеках остались пунцовые вмятины.

– Вроде эта самая лучшая, – говорит отец, протягивая мне маску. – Европейский стандарт.

– Она и правда самая лучшая.

Я переворачиваю респиратор и внутри, с краю, нахожу то, что искал. Текст такой мелкий, что даже девчоночьи глаза прочли бы с трудом: «ТОЛЬКО ДЛЯ ЭКСПОРТА».

Я провожу пальцем по вытисненным словам, которые способен расшифровать лишь специалист, знакомый с темной изнанкой регуляторной политики, с методами манипулирования рынком. Но для того, кто в теме, они прозвенят набатом. Это код, четкий и недвусмысленный, как радиограмма – для человека, знакомого с точками и тире азбуки Морзе.

А для остальных?

Просто белый шум.

– Это не европейский стандарт, – говорю я. – Фильтр даже не пятимикронный, какие там два с половиной. – Я приподнимаю респиратор. – Больше похоже на пятнадцать.

А может, и еще хуже.

«ТОЛЬКО ДЛЯ ЭКСПОРТА».

Крошечные буковки напоминают о прошедшей почти незаметно поправке к давнему громоздкому и скучному до зевоты финансовому закону, когда был пересмотрен стандарт качества воздуха. Такие поправки обожают вносить те, кто любит менять законы «под себя», ради прибыли.