Дети Розы

— Отвезти вас к Рыночной площади? — спросил таксист.

— Да, в тот район. Я заказал столик, — сказал Тадеуш, скосив глаза на Ляльку, — в Вежинеке. Хороший ресторан.

— Там подают рубленое мясо?

— Рубленое? — Он не понял. — Это хороший ресторан. Для Польши.

— Я вряд ли смогу сейчас есть. Прости.

— Поешь хоть немного.

— Ну хорошо. — Лялька не хотела показаться неблагодарной. — Но давай выберем место поскромнее. Может быть, пойдем туда, где едят твои друзья?

— Ну конечно, если ты так хочешь.

— Ты можешь объяснить, что я хочу что-нибудь совсем простое.

Такси свернуло в узкую улочку, и Лялька не поверила своим глазам: перед ней был уголок ярко раскрашенной площади. Пять-шесть вроде бы открытых лавок, над их дверями — вывески на польском, русском и идише. «Шляпная мастерская». «Портной». «Гольдберг». Были и другие фамилии. Из тех, что написаны золотом на кладбищенской стене.

— Что это? — воскликнула она. — Остановитесь. Я не понимаю.

Тадеуш на мгновение смутился.

— Это мой приятель. Он тут снимает фильм. По книге Шульца.

— Так они воспроизводят здесь кусок прошлого?

— Они говорят, что это у них хорошо получается. Но в данном случае — фильм надуманный и претенциозный. За ним ничего нет, пусто. — Он засмеялся.

— Не может быть.

— Писатель-то великий. Бруно Шульц. О нем что-нибудь известно в Англии? Он умер в тысяча девятьсот тридцать девятом[53].

— Хорошо, что о нем будут помнить, — сказала Лялька.

Тем не менее свежепокрашенные фасады ее растревожили — она не понимала почему.

Пока они ожидали, когда освободится столик, Тадеуш показывал Ляльке длиннющее меню, а она отрицательно мотала головой на большинство предложений.

— Рыбу. Я возьму рыбу. И больше ничего.

— Подожди, я спрошу официанта про это рубленое мясо, — сказал Тадеуш.

— Нет, не надо. И мне еще бокал вина.

— Вино здесь плохое, — со смехом сказал Тадеуш. — Лучше возьми водки.

— Не могу. По-моему, я отравилась. Ну хорошо, одну стопку.

— Теперь можно поговорить. Скажи, когда ты уехала из Польши? Как это случилось?

— В тридцать девятом, — ответила Лялька. — В начале. Отец был уже в Румынии и готовил наш переезд. Тогда казалось, что там можно жить. У него там родня. Все знали, что нам придется уехать. Даже на нашей улице многие были готовы с радостью встретить немцев. Потому что они ненавидели евреев.

Тадеуш помрачнел.

— Но было слишком поздно. И в тридцать девятом нам пришлось бежать на юг вместе со всеми. Другого выхода не было. Мама заложила в ломбарде кольцо. А в Румынии нам помогал Совет польских беженцев.

— А родственники?

— Они куда-то исчезли. Потом власть перешла к Железной гвардии[54]. — Она замолчала. — Зачем я все это тебе рассказываю? Муж так часто… — Она запнулась.

— Я знаю. О твоем муже. Его братья были партизанами, есть даже небольшая мемориальная табличка. Ты не видела ее в Варшаве?

— Откуда тебе известно, кто мой муж? Что ты знаешь?

— Всем известно, что ты — жена Алекса Мендеса.

— Вот уж что мне совершенно не нужно. — Лялька была вне себя. — Тем более, что это уже не так. Я приехала сюда сама по себе, а не как жена Мендеса.

Ее гнев вскипал, полз вверх подобно черной желчи. Ей пришлось напрячь мышцы пищевода, чтобы не дать ему хода. Лопатки снова пронзила боль.

— Лялька, не сердись.

— Я очень расстроена.

— Ваш столик готов, — сообщил официант.

Они последовали за ним на некотором расстоянии друг от друга.

— А, Тадеуш! Вижу, ты нашел исполнительницу главной роли, — раздался вкрадчивый голос.

— Нет, нет, я не актриса, — сообщила Лялька, хоть и была польщена.

— Но она просто создана для этой роли. Так ты ее возьмешь?

— Возможно, — ответил Тадеуш.

Лялька пристально посмотрела на него.

— Ах ты гад, — сказала она наконец. — Так ты меня изучал? Все это время?

— Я же тебя предупреждал: я изучаю всех и каждого, — сказал он серьезно. — А ты уходи, Лешек, не суй нос, куда не надо. — И снова Ляльке: — Он просто хотел сказать, что ты очень красивая.

— Да, но, возможно, красива еврейской красотой? Одна из тех, кто уцелел. Так твой фильм об этом? Тогда слушай, — сказала она с яростью: — И не пропусти ничего. Раз уж ты так много обо мне знаешь. Мой отец прожил последние годы жизни в лондонских трущобах. Мама работала из последних сил, чтобы прокормить нас на свой жалкий заработок, и умерла. Мне повезло. А вот сестра надрывается на работе. Не пропусти ничего. Если ты пытаешься что-то узнать. Не вздумай обряжать нас в норку. Мы не все богачи. Найди другое лицо, другой тип. Разве мало людей погибло вместе с моими родными? Или ради них?

— Они умирали вместе. Богачи и бедняки. Знаменитости и никому не известные. Слушай, я ведь не сочиняю марксистские брошюрки. Я не дурак. Думаешь, я не бывал на Западе? Я ведь говорил тебе, — втолковывал он Ляльке, — что ты похожа на мою жену. Она должна была играть эту роль, но она погибла. Лялька, если люди хотят ненавидеть, они непременно будут ненавидеть бедных евреев, потому что они грязные, а красивых, потому что они богатые.