Детские

Марсель ничего не ответил. Но вспомнил о железном законе. Снова его оттолкнули! Прежде он принял бы подобное обращение за дань уважения, которое вполне заслужил в боях. Но теперь он все понял. «Сын патрона…» И все представляется ему вдруг в ином свете. Меж ним и детьми управляющего никогда не было настоящего равенства. Они не играют с ним, они его развлекают, а это разные вещи. Если они его развлекают, кто знает, может, он наводит на них скуку? Он вспоминает, как Франсуаза делала вид, когда они проходили мимо Страшного дерева. А Артур конечно же нарочно проиграл в конце все сражения, ему уже надоело. Вероятно, когда «хозяйского сына» нет, Франсуаза и Артур играют в другие игры. Может, смеются над ним, потому что некоторые деревья кажутся ему страшными и из-за забав, которые он выдумывает. Ах, неужели он превратится в такого же месье, как папины при ятели или Грифель? Все месье друг на друга похожи; стоит Марселю увидеть их, как становится скучно. Он спрашивает себя, не предадут ли его, сделав из него месье незаметно для него самого. В конце концов, может, это забавно – носишь цветок в петлице, куришь большие сигары с бандеролями и говоришь: «Вот к чему приводит политика!» Но почему тогда нужно непременно бросать закадычных друзей, которых так хорошо знаешь и любишь? Блезо – сына садовника, с которым играл долгими зимними вечерами (теперь он в армии); Жана – кучера, который умеет мастерить клетки; и Мари Барбарен – дочь самого старого из рабочих? Ах, все это не умещается в голове. А ведь Марсель так хорошо их знает, что, завидев издалека со спины, может сказать, о чем они думают.

Пересекаем пути местной железной дороги (и здесь тоже есть друг). Скоро будем в маленьком городке, где остановимся пообедать, пока отдыхают лошади. А что, если представить, будто хозяин «Отель де Франс» – предводитель индейцев, а мы – путешественники?

…Снова садимся в ландо; оставляем городок, который все досадует и скучает на солнышке. Марсель снова играет, закрывая глаза и потом, через какое-то время, говоря, где они проезжают, смотря, правильно ли он угадал. А, неправильно – они лишь возле Спящего дома. Но, открыв глаза, он видит, что у папы, у мамы, у Франсуазы глаза закрыты. Как раз время, чтобы самому глядеть вовсю.

Бесконечные просторы неба, усеянные длинными облаками, приглашают его к путешествию среди горних материков и островов. Сам Господь Бог встречает его и открывает впереди свой великий день. И Марсель, не стесняясь, усаживается к Нему на колени и вместе с Ним смотрит на те картины, что рисует Он в небе.

– Господи, как хорошо на земле и как чудесно на небе!

Но где-то глубоко внутри ему больно, и он говорит:

– Господи, меня оттолкнули. Пес меня укусил, и ему сказали, что он молодец. И совсем недавно Артур сказал, что я – месье. Что ж поделаешь! А, вот: я больше никогда никого не буду любить.

И Господь Бог отвечает ему картинами: розовыми облаками с золотою каймой и широкими серебряными равнинами:

– Иди же дальше, люби вопреки всему. Ты ведь знаешь, любовь – это тогда, когда ты любишь вопреки всему. И Мне тоже… Ты узнаешь об этом позже… Если же тебя вновь оттолкнут, если отовсюду прогонят, ты приходи ко Мне, ибо Я никого не гоню.

Так было сказано, когда разорвалась бесконечная серая даль и беззвучно хлынуло наружу бледное золотое сиянье.

Марсель смотрит и понимает. Но во дворцах мысли, в самой удаленной их комнате, обворожительный слепой демон Отчаянья вдруг оборачивается, не говоря ни слова.

Рашель Фрутиджер

Марселю Рею

В былые времена, когда мать рассказывала о школьных годах, проведенных в Женеве, о прежних подругах – Пенелопе Крейги и Рашель Фрутиджер, я представлял себе ее такой, какой всегда видел: прогуливающейся с другими дамами под сенью деревьев острова Жан-Жак, что расположен средь синей воды меж двумя белыми мостами. И лишь гораздо позже, однажды летом во время поста, пересекая Пленпале, я вдруг понял, что речь шла о маленьких девочках. И я увидел их такими же, что попадались мне в иные дни навстречу: с ранцами за спиной, поверх ранцев – пара косичек, они шли вдвоем, втроем или вчетвером, взявшись за руки, чтобы не потеряться на переполненных улицах. Я знал, кто были «эти две маленькие француженки»: две темные косички – мать, две светлые – тетя Джейн. И я пошел к центру города по дороге, которая должна была привести к их прежней школе. Но существует ли она теперь? Она называлась «Школа доброго пастыря» или, может быть, «Добрые пастыри». Естественно, это было «лучшее из всех заведений», и мадам директриса, обращаясь к моему деду, говорила:

– Как эти французы тщеславны: кто же еще вобьет себе в голову отправить дочерей в самый аристократический пансион города, когда сами даже не могут регулярно вносить ежемесячную оплату!