Детские

Ламартину хватило смелости написать, что он не одобряет традиции давать детям читать и учить наизусть басни Лафонтена. Узнав об этом, все мы обрадовались: наконец-то кто-то встал на нашу сторону против великих. Теперь мы должны были не просто согласиться с Ламартином, но и привести определенные доводы в его пользу, припомнить все, что прочитали, и разгромить «Басни» при помощи блистательных «Раздумий» и «Созерцаний». К сожалению, аргумент, выдвигаемый поэтом против автора басен, – аргумент человека также великого: басни Лафонтена безнравственны, сердца детей из-за них черствеют, они умерщвляют самые отважные иллюзии. А нам-то что? По нашему мнению, самый большой недостаток басен Лафонтена – это отсутствие в них поэзии. Прежде всего, мы не сразу поняли, о чем там речь: «лев», «пес» – какой лев? какой такой пес? Львы есть в Ботаническом саду; собаки – те вообще все разные: Динь Сумасшедший, Брут Страшный, умная малютка Джипси. Нету никакого такого льва «в общем» или собаки «в целом». Дальше, все эти беседующие друг с другом звери, занятые вроде как теми же вещами, что взрослые, – это кто? – люди, переодетые зверями или звери, которым приписывают человеческие мысли и страсти?

В любом случае, это не звери, конечно, их так назвали, но нам их никто не показывал. Можно подумать, что и сам автор басен никогда их не видел. А еще в конце каждой басни есть мораль, какие-то плоские и обыденные рассуждения, производящие впечатление, что все сказанное ранее говорилось лишь для того, чтобы к ним подвести, словно это теорема, заканчивающаяся словами «что и требовалось доказать». Если б были в них хотя бы какая-нибудь ритмичность, какой-нибудь различимый темп, перекличка звуков, прекрасный хоровод рифм… Вовсе нет! Только покажется, что поэт двинулся в эту сторону, как он сразу неуклюже валится в какой-то обрыв. И как после великих хоров Ламартина выносить это терпкое соло на дудке?

Почему романтичный мастер ничего не сказал об этом, прибавив, что он – Альфонс де Ламартин – наделен гораздо большим талантом, нежели Жан де Лафонтен? А если бы кто сомневался, он воззвал бы к суду наших школьников. Зачем выдумывать какие-то обвинения в безнравственности? Они скорее как-то примиряют нас с Лафонтеном. Мы так торопились стать взрослыми мужчинами, чтобы никто за нами не приглядывал, чтобы нас наконец то хоть немного принимали всерьез, что аж заждались, когда же сердца наши очерствеют и иллюзии упокоятся. Что же до безнравственности, то она у Лафонтена была такой же скучной, как и его поэзия, поскольку даже в самом безнравственном своем сочинении, в своих «Сказках», которые мы читали тайком, был он каким-то неприятным, невразумительным, до крайности путаным и, несмотря на все потуги, отнюдь не смешным.

Но… что если мы ошибаемся? Если на самом деле мы еще слишком необразованны, слишком невоспитанны, чтобы понять Лафонтена и почувствовать его поэзию? Вероятно, нашему нетренированному еще слуху нравятся лишь рифмы вульгарные, легко запоминаемые, мелодии из кафешантанов, музыка для танцулек; может быть, он не в силах оценить тонкие оттенки верлибра Лафонтена. Кстати сказать, как-то раз на обед пригласили папиного приятеля. Он был председателем апелляционного суда, очень образованным пожилым человеком, даже опубликовавшим в Лионе книгу под заголовком «Воспоминания и записки одного магистрата». Вечером все пошли прогуляться по лесу, и, проходя мимо ручья, старик этот начал цитировать знаменитую басню:

Вода, на солнышке светлея,
Казалась в тишине прозрачнейшим стеклом.

А мы, желая показать собственные знания, поспешили продолжить:

В ней щука-кумушка за карпом-куманьком
У берега, резвясь, гонялась[14]

.

Председатель нас похвалил, добавив:

– Ах! Лафонтен! Лафонтен! Всегда к нему обращаешься. Он – поэт всех возрастов, можно открыть его на любой странице, в нем все прекрасно.

Мы задумались над этой цитатой. Изо всех сил постарались увидеть, где здесь поэзия, но нам так и не удалось ее отыскать. «Вода, на солнышке светлея, казалась в тишине прозрачнейшим стеклом». Это было похоже на отчет в суде. Слова «казалась в тишине» звучат слишком манерно, «прозрачнейшим стеклом» – слишком тяжело, неуклюже. И с чего это карп заделался кумом? Почему щука ему кума? Если бы такое придумал ребенок, а потом рассказал бы эту историю за обедом, его бы отчитали, заявив, что он несет вздор, и, вероятно, даже отправили сразу на боковую. И это еще не все, ведь вода, стало быть, была грязная, потому что сказано тут: «казалась»! Наконец, где в этих стихах хоть намек на ее таинственную природу, на непостижимые, протяженные, темные волны, скользящие, омывающие, незаметно скрывающиеся? Ручей – это вам не аквариум. И еще вот – зачем сравнивать рыб с гонщиками? Это неинтересно, бессмысленно и даже как-то удручает… Как же хороши по сравнению с этим строчки Ламартина, где он описывает девушку, с которой познакомился во Флоренции: