Детские

Там, где она земли стопой коснулась,
Пространства ширятся и небеса сияют![15]

Как верно подмечено! Старый магистрат прав, зря мы относились к Лафонтену с таким небрежением, следовало помалкивать, что мы его недолюбливаем. Нам требуется не только грубая рифма, в поэзии нам нужно еще душевное вдохновение, а также чувственные картины. Несомненно, в «Сказках» отражена суть поэзии, плод жизненного опыта художника, принявшегося творить уже за сорок, там есть капелька меда и капелька фимиама, придающие вкус и аромат всему сочинению. Быть может, позднее, когда мы вырастем и станем совсем уж взрослыми, когда проживем жизнь, мы в свою очередь отведаем этот ценнейший мед и сможем им насладиться. А пока лучше не тратить силы на его поиски. Вот что мы на самом деле думаем о такого рода литературных вопросах.

А почему бы все это не написать? Почему бы не написать сочинение, основанное на наших размышлениях (включив в него эпизод с магистратом), а потом переписать его начисто на нескольких листах красивой бумаги, которые по окончании каникул подадим вместе с остальными выполненными заданиями преподавателю третьего класса? Что, если разок попытаться написать то, что мы думаем? Ах, но нам ведь известно, что это недопустимо! На самом деле надо признать, что от нас требуется выступить в защиту Лафонтена против Ламартина, процитировать басню о двух друзьях из Мономотапы, сочинить побольше о добродушии и простоте баснописца (это особо приветствуется) и в целом призвать певца Озера, чтобы он уважал бессмертного предшественника, который лучше него, потому что старше, и который принадлежит великому веку подлинных классиков.

И все же, правда, у Лафонтена есть неплохие стихи. Например, вот эти:

Малерб, Ракан средь ангельского хора…[16]

Мы видим Малерба и Ракана в почтенном возрасте, с бородами, морщинами, оба одеты по моде своего времени, среди небесного хора миллиона сияющих ангелов с разноцветными крыльями, какие бывают на картинах итальянских художников. Великолепные создания расступились перед двумя поэтами, принесши ми с собой лиру и поющими славу Всевышнему в бесконечных залах вечного Лувра. В тени под ними копошится презренная толпа королей и всякого сорта гениев – несчастных, что неспособны увековечить в людской памяти свое имя.

О несокрушимой силе поэзии мы узнали еще в раннем детстве: вначале из «Избранной поэзии», позже – из красно-золотых томов Виктора Гюго, из переплетенных в синий томов Ламартина, из бело-золотой книги Мюссе и, наконец, из двух книжиц вида бедного и печального с сочиненьями Альфреда де Виньи и Андре Шенье.

И теперь, вероятно, мы способны распознать голос поэзии везде, где она имеется. Например, когда в прошлом году на пасхальных каникулах нам дозволили пойти с прислугой, мы купили несколько иллюстрированных изданий: «Парижскую жизнь», «Кутерьму», иллюстрированное приложение «Жиль Бласа» и «Конец века»… В вагоне мы держали их так, чтобы все могли разглядеть названия. Мы так были заняты впечатлением, которое производили на окружающих, что едва понимали, про что читаем. Но вдруг нашим вниманием завладела одна поэма; мы распознали голос поэзии, наше сердце откликнулось на него с пылом и радостью – здесь, меж беспутных страниц иллюстрированного приложения «Жиль Бласа», рядом с рисунком, из-за которого нам пришлось бы предстать перед дисциплинарным советом, если б его нашли у нас в коллеже, было несколько строф, исполненных такой проникновенной нежности и простоты, что нас это совершенным образом потрясло.