Детство Ивана Грозного

…Тут бояре о чем-то зашумели, заспорили, сквозь общий гомон прорвался пронзительный голос казначея Третьякова:

— Да где же я столько денег возьму?! Казна-то большая совсем пуста, а пополнения никакого! Наместники сами просят: бунты да разбои на дорогах, вишь, совсем их одолели. Может, государь из своей малой казны что пожалует, а в государственной сейчас хоть шаром покати…

Гнев жаром охватил Ваню: все его наследство разграбили, уже на одежду ему с братом не хватает, парадные кафтаны — и те мамкой штопаны, а им все мало! На подворье Шуйских чуть не каждый вечер гульба — на это деньги находятся?!

И все же он сдержался, хмуро глянув на Третьякова, приказал:

— Молдове помощь надо выделить, ее и дед мой, и отец всегда поддерживали, как и она нам помогала — литвинам и полякам не давала с Крымом совместно действовать. А если ты в государственной казне способен только шары катать, так надо уступить место другому, хотя бы вот Семену Воронцову — и, замирая от страха перед собственной смелостью, кивнул думному дьяку:

— Пиши о новом назначении: поставить Семена Воронцова…

Поднялся гомон, заглушивший голос Ивана. Сначала зароптали Кубенские, Пронские, потом вскочили с мест Михаил Басманов и Федор Головин, замахали возмущенно руками.

— Я кому сказал, — Ваня возвысил голос, — пиши, дьяк…

Вот тут поднялся и встал перед троном Андрей Шуйский. Все сразу притихли.

— Ты нездоров, государь? — ласково усмехаясь, будто ничего не произошло, спросил он. — В здравом уме с бухты-барахты такие дела не решают. Твой покойный батюшка был бы сейчас зело огорчен тобою…

Краем глаза Ваня приметил, как дьяк, схватившийся было за перо, опять отложил его в сторону и во все глаза смотрел теперь только на Шуйского. А тот тянул слова медленно, желая покуражиться:

— У Воронцовых, всем ведомо, глаза завидущие, руки загребущие. В свое время покойная государыня промашку дала — известно, женщина, хоть и на троне! — Михаила, старшего сына Семена Воронца, новгородским воеводой и наместником определила. Вот уж он тогда руки погрел за счет моих земляков. Но этого его отцу показалось мало: подавай ему столичную казну! Известно, аппетит приходит во время еды. Так что, государь, не повторяй ошибки своей матушки. Отмени свое слово, еще не поздно. Одумайся!

Ваня с трудом сдерживался: Шуйский посмел издеваться не только над ним, но и над покойной матерью, публично срамил ее. Но и доказать, что первобоярин лжет, было трудно: новгородцы поддержат любую выдумку своего покровителя. Ладно, собака лает, ветер носит! И он сказал только:

— Не отменю!

— Святой отче, может, государь внемлет твоему пастырскому совету? — Шуйский сделал полупоклон в сторону митрополита Макария. Тот понял, что это приказ, и надо подчиниться.

— Отмени, сыне, — попросил Макарий. — Зачем почтенного человека недоверием обижать? Он берег казну еще при твоей матери и тебе верой и правдой служит…

— Да вы что, сговорились все против меня? — сорвался Ваня на крик. — Против своего государя бунтовать? Вот сейчас распахну окно, кликну народ — уж он меня поддержит!

— Вон оно до чего дошло! Народ на бояр, слуг своих верных, натравливать! — загремел голос Шуйского. — И все из-за этого сморчка!

Он ткнул пальцем в сторону Семена Воронцова, а тот, и без того тщедушный и невзрачный, совсем сжался и втянул голову в плечи.

— Ан нет, дело тут не столько в нем, сколько в его помете! Ему-то, Федьке-красавчику, поди, уже мое место уготовано?! Что ж, иди, садись, наипервейший слуга государев! А уж потом мы народу объявим, за какие-такие заслуги он его рядом с собой посадил!

Андрей Шуйский вывел из-за трона онемевшего от страха Федора и потащил его на свое место.

Бояре ринулись к ним, стеной отделили Ваню от Воронцовых и поволокли обоих к выходу. У кого-то в руке сверкнул нож.

Ваня делал отчаянные усилия, пытаясь пробиться к другу, взывал о помощи, но все поворачивались к нему спиной. Окончательно сломленный, он бросился на колени перед митрополитом Макарием и взмолился:

— Владыко, заступись! Ведь убьют, злодеи! Скажи им, во всем покорюсь, только пусть не увечат Федю! — Иван представил себе прекрасное лицо друга, превращенное в кровавое месиво, и застонал от душевной боли: — Нет, нет, не позволяйте его трогать!

Он оглядел опустевший зал: все ушли вслед за Шуйским. Остались только Макарий да боярин Морозов. Не вставая с колен, и к нему возопил Ваня:

— Помогите, вас послушают! Спасите Федю!

Митрополит и боярин вышли в коридор, и скоро Ваня услышал далекий призыв Макария:

— Чада мои! Не проливайте крови в палатах государевых! Простите отрока — оступился по молодости!

…Голоса уже шумели за окном: бояре тащили Федю с отцом на крыльцо. Тогда вступился Морозов:

— Хватит спорить, бояре, народ же кругом! Что о нас скажут?! Да и государь уже не ребенок: зачем его гневить? Сошлете когда обоих — он же вам потом спасибо скажет.