Девальвация человечности

[Тирания удерживает власть силой до первого ростка надежды]

Народ взбунтовался и при всей жестокости Гордона Наркиса и Ата Ментиры, им трудно было отрицать, что ранее несокрушимый контроль почти утерян. Гофман пропала, половина копов, перешли на сторону оппозиции, ранее, несомненно, светлое будущее политической системы было надломлено. Все чувствовали это, но открыто не говорили, вслух, даже себе, будто невербализованное не существует. Массовое отрицание очевидной истины, достигшее своего апогея в умах вышестоящих лиц, прекрасно вербализоваволось среди народа. По всем городам государства Фолмрак открывались подпольные места встреч для влюбленных и сторонников внутренней борьбы. Словно лимфоциты они медленно, но верно разрушали вирусный общественный строй. Полиция ослабила давление и за несколько месяцев отсутствия Гофман по большей части перекочевала на сторону «врага». Казалось, даже солнце стало чаще освещать земли страны, что еще более страстно разжигало жажду свободы для чувств, свободы для человека.

— Нет, мой друг, надо что-то предпринимать, — говорил, запыхавшись, сбивчивым тоном Ментира. — Ты слышал? — он стал судорожно махать рукой в сторону окна. — Ты это видел? — он нервно переходил на крик.

— Видел что? — потягивая бренди, спокойно ответил Наркисс.

— Митинг, на улицы вышли люди, их сотни, тысячи, по всей стране и наших сил недостаточно, чтобы погасить это. Разве что послать самолеты? Да, точно! Пошлем бомордировщиков и разнесем их ко всем чертям собачим, или может быть газ, о точно, слезоточ. Нет, это уж слишком, хотя если, — его пулеметная речь не успевала за беглостью ассоциативных процессов, такое можно наблюдать у людей в состоянии маниакального психоза, при биполярном аффективном расстройстве, но в данном случае причиной манифестации стало отнюдь не расстройство, а скорее витальный страх. — Почему ты молчишь? Твою то мать Господи Боже, что нам делать?!!! — вопил он на весь офис, не стесняясь забитых, офисных просторабочих.

— Гофман, — последовал медленный ответ.

— Что Гофман? Что Гофман? Скажи мне! Где она? Черт, мы искали по всюду, весь город перевернули, словно охотничьи псы и ничего, народ, господи, да они же нас разорвут, если доберутся сюда.

— А именно этого они и хотят, слушай, мы можем уничтожить их, только вот скажи мне, велика ли радость, уничтожить, весь народ, ради ужесточения системы. Мы можем запугать их, это да, но если поубиваем, кто будет подчиняться?

— Но..

— Если тебя, конечно, не привлекает мысль руководить царством мертвых, потому что после взрывов выживут единицы, и мы оба понимаем что идея не выгорит. Возможно, Гофман уже мертва, черт ее знает. Только вот я не собираюсь нести ответственность за ее грехи, я своими, сыт по горло, — говорил он сурово, ослабляя сдавливающий галстук. — Мы проиграли, с пропажей президента мы потеряли контроль, признай этой, будь мужчиной хоть раз за свою жалкую жизнь!

— Так я ведь, я ведь тоже, не хочу отвечать за Гофман, черт, черт! Надо срочно сжечь все бумаги, — он начал бегло бросаться из стороны в сторону и собирать бумаги, а затем бросать их в камин. — Постой, — смахнув рукой капли пота со лба и оглянувшись в сторону окна, он почувствовал вибрацию тысяч голосов. — Черт, они уже…, — народ кричал «Процветание в равновесии». — Вот и все, — отчаянно промямлил он еле слышно. Отвернувшись от окна, он увидел пустую комнату. — Вот же крыса, жалкая крыса, решил сдать меня им, а сам выйти из воды сухим, нет уж, я не…Будь мужчиной?! Это так он решил поступить по-мужски, прогнивший подлец!

Подойдя к окну, он оглядел армию из тысяч людей, что сплывались со всех концов города, чтобы лично выразить презрение к власти и восстановить жизнью данные права. Тревожно оглядываясь по сторонам, его терзали разные мысли, глаза заливал стекающий со лба пот. Он прекрасно сознавал шаткое положение ценности своей жизни и словно дикий зверь, загнанный в угол продумывал пути отступления. Злость и ярость, пылающие в нем усугубляло только глубочайшее презрение к людям, что идут на него штурмом, к недостойной черни что идет вершить самосуд.

— Ну нет, такой радости я им не доставлю. Провались оно все пропадом, — сорвав черный галстук и осушив недопитый бокал Гордона, он выбросился в окно. Печальное окончание и без того мрачной жизни.

Наркисс к тому времени, будучи названным, правой рукой Гофман, уже торопился на паром, отплывающий из столицы.

— Здесь мы не проедем, — говорил его водитель, пытаясь провезти его через буйную толпу. — Их слишком много.

— Ах чертов дурак, благодари Бога за то, что я тороплюсь, а не то бы, — он замахнулся рукой на водителя, но прежде чем отвесить тяжелый удар по его хрупкому лицу стянул козырек. — Это мне понадобиться, и куртку, давай быстрее сюда! Растяпа! — водитель беспрекословно стянул с себя элементы верхней одежды.