Девочка и Дорифор

Бесчисленные дела художника, творческие и бытовые – никому из соживцев по земле не пригождались. Вместе с тем, земная непригодность не отягощала Даля. Он возделывал ниву «изображений», а истинная пригодность автора полноценно проявляла себя прямо на поверхности этого поля. Он ведь нужен картинам. Конечно, такого рода мысли его не посещали. Правильно, и думать о том ни к чему. Работаешь, и работай. Вот и не думал бы. А то вдруг обратил внимание. «Негодность, негодность». Разве ж то беда? Людьми, для их угоды ты не востребован. Только людьми. И только для угоды. Но ведь они строят и навязывают нам свой несуразный и вздорный мир, бесконечно перестраивают его, а затем рушат, чтобы снова построить сооружение, в точности похожее на прежнее, но слегка подретушированное под современность. Тот мир постоянно навязывается нам, навязывается, по выражению дочки, теми людьми, кого мы не любим. Ладно, пусть и теми, кого любим беззаветно. И что? А ведь тому, не просто зримому миру, который пыталась разгадать женщина-призрак, разглядывая альбом репродукций твоих картин, тому глубокому миру образов, раскрывающих небесную сущность, – востребованность твоя успела давно прижиться, и не имела пределов. Там ты был нечужим, тем, который присутствует и никуда не девается. Подлинно приемлемым ты обретался в мире неопознанных образов, и без нужды паясничества. Мало? Ты же был счастливцем, невиданным счастливцем, редчайшим, если вообще не единственным на земле. Земля. А не замечал ты уникальной востребованности, потому что она – сама собой разумеющаяся. Как полноценно ответная любовь. Любовь там. Не помнишь? «Она раскрывалась перед тобой вся, без единого кусочка скрытности. Она раскрывалась непосредственно, и собой превращалась в широкий, без краёв, невероятно таинственный, а то и пугающей непредсказуемостью, но желанный тобой мир всею будущей жизни. И ты туда готов окунуться весь. Ни единая часть тебя не пожелала бы и чуточкой при этом сохраниться. А там, внутри того мира, в каждой из видимых точек таинственности всюду раскрываются новые бесчисленные бутоны неожиданностей, переполненные уже внутренними пространствами, и они хранят в тебе никем не разведанное и ещё более таинственное будущее. Они распахивают себя и расширяются до беспредельности, в которой рождается очередная несметность иных отворяющихся начал в безбрежной полноте непредсказуемой таинственности. И так далее и далее. Пространство раскрытия плодит себя абсолютно беспредельно. Это бесконечно многомерное и совершенное раскрытие, напоенное неожиданными таинственностями будущей жизни, представлялось тебе в её образе. Безмерная суть раскрытия всего и вся, раскрытия как такового, мерещилась тебе». Да. Правда, уверенности в том недоставало. Уверенность заменялась почему-то жгучим ощущением в себе вины, сдавливающей сознание. Тогда не доставало. Тогда же и замещалась. И то же происходило в повседневной, обыденной жизни. Но ведь в живописи твоей произвелось поистине значимое изображение, изображение того, что невозможно человеку проявить никакими средствами! Но произвелось оно, и даже без твоего осознанного умысла! Не заметил. Это же восхитительно! Боже мой! Уму непостижимое восхищение прозевал. А, и ладно, пусть его, и не надо было ничего такого замечать. Делал да делал. Разве этого мало? Разве не это главное? А теперь? Что произошло теперь? Откуда вдруг взялась неуместная и никчёмная, заурядная житейская уверенность? Кто тебя дёрнул обратиться к вопросу востребованных или невостребованных твоих трудов среди окружающих тебя людей? Зачем тебе то? Зачем? Ах, да. Земля. Притянула-таки.