Девочка и Дорифор

О! Мы, кажется, заметили Касьяна Иннокентьевича. Это, когда тоже, спустя много разных, но долгих деньков, годов, десятилетий, были случайно в другом городе, и тоже вроде бы столичном. Вот, оказывается, куда зарулил. Он втиснулся в пригородную электричку, и вскоре та доставила бывшего художника до старинного местечка, но из-за упорного течения времени, теперь совершенно обновлённого человеческой культурой. Неузнаваемого. При выходе с платформы, Даль поначалу замешкался, не сразу обозначив нужное направление. Незнакомое всё, новое. Но надо отдать должное памяти, обитающей в стопах ног. Минуя всякую новизну, ноги привели Даля на свидание с пространством неувядающего природного учреждения: к давнишнему дереву и траве под ним. Безудержная новизна, столь популярная в наши дни, здесь не коснулась ни единой чёрточки дорогого образа. Цвет и запах свежей травы, – будто не думали измениться, нарочно напоминая далёкое прошлое. И дерево почти не состарилось. Плотная многоярусная крона, сооружённая из некоего сквозистого золотисто-зелёного материала, широкий коричневый ствол, испещрённый резным узором. Только прежняя продольная глубокая складка переросла в довольно ёмкое дупло, где можно спрятаться взрослому человеку. А главное? И главное будто привычно поджидало. Вместилище непостижимого обетования никуда не делось. Оно не только осталось, но выросло. Видимо, дерево его и производило, сообща с повышением себя. Это, поди, такое врождённое свойство необычного растения. Даль ощутил неизменное горение в груди. Но к знакомому и неистребимому пламени примешалась ещё невероятной глубины тоска. И в той глубине что-то беспрерывно взрывалась. «Больно, ах, как больно, – повторял он про себя, – нет сил, такое вытерпеть. Сел на траву, упираясь на ладони, и опустил голову. Долго сидел неподвижно телом и мыслями. Прощался он. С началом обетования и с концом. Бесповоротно. Мысли прощались, а сердцу это никак не удавалось. Оно истощало себя отчаянным стуком. Нетронутая жена Даля, пребывающая в нём, а, по сути, вечная невеста, настолько выдавала трепетную близость, настолько была с ним тесно, что никуда не отпускала. Если только вырвать это сердце и выкинуть вон. Так ему, конечно же, казалось. Он, по-видимому, позабыл о никогда не покидающем его «бумеранге». Но, тем не менее, бесповоротное прощание навсегда – случилось ещё больнее, чем зашедшая в него взрывная и глубинная тоска. Мы помним о его склонности к поэтическим шедеврам человечества. Возможно, и теперь он принялся извлекать из памяти что-либо, соответствующее состоянию души. Но выдался экспромт собственного сочинения. И он медленно прошептал:

Тебя нет, женщина моя бесценная.

Ты – воздух, облаком растаянна вдали.

А всё вокруг, – копеечки разменные.

И те – на высохшем фонтанном дне…

«Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй»… – тотчас и без перерыва стал повторять бывший художник Даль. Про себя, и вслух. Долго.

За этим занятием и застала Она своего Касьяна.

Прощание обернулось невероятной встречей! Вправду ли Господь услышал мольбу? Миловал. Но это свидание облеклось и новорожденными ненормальностями. Поглядите. Ведь странная весьма приключилась тут встреча, поистине фантастическая, должно быть, встреча миров.

– Ты меня, наверное, не помнишь.

Даль глядел на Неё. Узнавал. Изображение, подобно отпечатку на фотобумаге в проявителе, постепенно становилось очевидным: Она плавно водила головой с боку на бок, будто про себя слушая очаровательную музыку или видя перед собой все прошедшие и будущие красоты мира. Её светлое лицо, почти белое, с матовыми щеками и слегка поблёскивающим лбом, обрамлено пышным покрывалом каштановых волос, мелко-мелко завитых в легчайшие пружинки. Тонкие губы чуть насмешливо изгибались, приобретая затем чрезвычайно серьёзное выражение, и вскоре исчезали, когда она вбирала их внутрь, будто скрывая что-то важное и боясь проболтаться. Глаза, наподобие очертания слив, искрились уголками и зрачками, одновременно смеялись и печалились. И голос, немного низковатый для этого хрупкого существа, что-то доносил до поражённого слуха…

– Я та твоя девочка из детского возраста, на которой ты срочно собирался жениться, не дожидаясь взрослости. Я твоя жена из детства.

Даль кивал головой. Да, в том известном перечне завлекательных историй нашего художника, будто с одинаковой сюжетной канвой, но где каждая из них ничем и ни с чем не схожа да неповторима, – ей не было места, поскольку «в ту пору потенциально не могло произойти страшных последствий». Да. Но если эта девочка и не входила в десяток или одиннадцать замечательных историй, одну из которых он нам поведал, однако и она, в общем-то, не совсем покинула бороздок его памяти. Скрывалась в глубинах. Столь надёжно скрывалась, что ни разу не посмела выйти и веским присутствием перетянуть застывшие качели его изнурительных чувств.