Девочка и Дорифор

– Вы ноты знаете? Хм, ну да, это не обязательно для реставрации крупных музыкальных инструментов.

– Учился когда-то в музыкальной школе, – ответил вновь пришедший, не пытаясь оправдываться.

– Ну, тогда можете переворачивать страницы. Видите, эта уже заканчивается.

Бывший хозяин, а ныне гость встал, взглянул на ноты и немедля нашёл то место, которое игралось. За один такт до окончания последней пары строк дотронулся до тетрадки и ловко перевернул довольно затёртый листок в подходящий момент. При этом вся тетрадка чуть не упала на клавиатуру, но он сноровисто её наладил. Не произошло ни малейшей заминки в течение исполнения гениального фортепьянного переложения не менее шикарной музыкальной драмы.

Фотиния на миг взглянула на него всем своим лицом и утвердительно улыбнулась. А в тот же час и вершина кульминации подходит, подкатывается наиболее страшное место перед финалом. Вообще-то вещица вся страшная, с первых же звуков. Но пианистка нарочно играла поначалу этак помягче. А теперь лицо её ниспадает, насыщается экстатическим чувством и замирает. Пальцы двигаются будто по инерции. Но, не доиграв до грустного конца, пальцы вдруг сжались в кулачки.

– Мне всегда становится страшно в этом месте, – на вздохе произнесла Фата Моргана и опустила руки. В глазах у неё застыла надсада.

– Оно ведь было жутким уже с его начала, – сказал двойник античного героя, – бврбыбы-вр-бр!

– Ну да, бврбыбы-вр-бр. Но тут уже совершенно не-возможный бврбыбы-вр-бр.

– И страшно даже теперь, в присутствии сильного мужчины? – Дорифор так высказался и удивился внезапному повороту во флирт.

Что ни сделает с вольнодумным человеком резкая перемена ощущений! Неожиданностям открыты все двери и окна. Залетайте. Делайте, тут с нами, что вам в голову вбредёт. Может быть, мы вам будем рады.

Вообще, наш герой, оказывается, не только лицом похож на Дорифора. Целиком вся фигура не лишена поликлетовской монументальности, правда, несколько ужатой.

– Действительно, – Фотиния отошла к окну и охватила взглядом живой монумент, благополучно отпустив на волю напряжение попутно с долгим выдохом, – вы похожи на сильного человека. В вашем облике даже проглядывается мотив языческого героизма разных эпох. От древнегреческого до былинного. Это любопытно. И Лесной царь вам бы составил пару в поединке. При случае, – она рассмеялась, – а? Вы не оттуда ли прибыли, не с того места происшествия? Затаились тогда в том лесу, неподалёку. И вас разогревал порыв на подвиг, вы почти подвиглись к спасению ребёнка. Но подручных средств не попалось на глаза. Растерялись, запутались в чувствах, поэтому остались не обнаруженным. И великий Гёте вас не включил в замечательную пьеску.

– Конечно, – сильный мужчина сказал это машинально, повертел головой и отметил про себя случившуюся без него перемену в обстановке: стол, недавно заполненный яствами, был чист и отставлен далеко в сторону от кресла, на котором он недавно удобно восседал. Табуретки – тоже. Он хлопнул губами, понимая наличие немалой силы не только у него, но и у женщины. – Конечно, – сказал он, снова приседая в раскладное кресло, точнее, даже упал в него, и где-то внутри тихонько щёлкнула пружинка с замирающим звоном, – конечно, из тех мест. Из них, языческих. И с тем царём сшибся бы. Не срамиться же перед малыми детьми. И вы тоже оттуда, из романтического язычества. Вы же Фата Моргана. Да мало ли кто ещё. Пьесок-то про всякое чародейство, ворожбу и прочую магию насочинял народ – уйма. Например, есть даже буквально про вас, – античный герой хмыкнул и чуточку осёкся, снова удивляясь неожиданной смелости пофлиртовать с не менее героической собеседницей, но продолжил, была-не-была: – не та ли вы Фотиния-Светлана? «Раз в Крещенский вечерок». А? Жуковский-то не только «Эрлькёнига» перевёл, но и прямо о вас написал. О женской устойчивости языческих представлений.

– Ха-ха-ха. Она жила давно. И с Лесным царём не встречалась. Разве если в одном переплёте книжки. Случается такое странное объединение.

Дорифор оглядел книжные полки в помещении и, не найдя среди разноцветных переплётов имени известного поэта и переводчика золотого века литературы, проговорил, уклоняясь вообще от разбора каких-либо поэтических и музыкальных произведений:

– Это неважно. Главное – повтор.

– Повтор? А он тут при чём? – Фотиния развернулась к нему спиной и как будто разглядывала что-то за окном.

– В язычестве главное – повторяемость. Язычество на том и стоит: в нём безраздельно властвует повтор. Оно держится на одном и том же. В нём нет вечности, в отличие в истинной религии, но в нём есть постоянный и непрерываемый ничем, непреложный долбёж. Повтор – главная пружина живучести. Повтор заменяет вечность.

– Что повторяется?