Девочка и Дорифор

Удивительным образом обжитая квартира, особо никуда не сдвигается в пределах уже привычной области бытия. Сидит она в одном из многих случайных проявлений Вселенной, где мы каждый раз не без удивления оказываемся. Но что-то подле неё всячески переходит одно в другое. Что-то. И, не ведая о природе среды необычного обитания, эта квартира немедля окунулась в обширную пустоту. Точнее, растворилась. Или пустота в себя её затянула. И растворила. А там, во всеобщей тьме небытия, – неизвестный, но серьёзный и основательный художник призадумался над предназначенной дилеммой. Она поставлена перед ним взыскательным заказчиком. Тем, в себе разделённым, где половинки никогда не соединяются. И он же во что бы то ни стало требует и требует от художника всяких изысков выражения достоверных основ жизни человеческой. Тоже разделённой и не соединяемой. Художник тот весьма талантливый. И вскоре, поняв задание, он уже успел уверенно разделить себя на две части, явно противоположной меж собой приверженности: самоотрицающей и самоутверждающей. Сел на самолёты различных авиакомпаний и приземлился в разных местах. И, пребывая в привычном таком состоянии пары, обустроил себе фантастическое ателье, где разделился ещё на множество столь же подобных себе живописцев, не менее гениальных. И стал он двигать грандиозное художественное произведение к немалой и столь же таинственной цели. А перед тьмой небытия, поглотившей жилище Дорифра и Фаты Морганы, а также ставшей прибежищем неизвестного художника со скопом его клонов, зияли оба основополагающих направления: самоотрицание и самоутверждение. На равных. Но возникает занимательный вопрос. О заказчике, авторе заявленной здесь задумки. Именно которая из противоположных частей талантливого художника, разделённых неизвестностью, достигнет самоотрицания, а которая – самоутверждения? Какой из двух путей выбрать каждой их них для решения задачи?

– Да-с, вопросик не из лёгких-с, – пробурчал неизвестный художник себе под нос.

Одно время пустота бесконкурентно главенствовала. И туда, в её прозрачную тьму, проваливалось всё, что ни на есть сиюминутное. Всё, что появлялось в голове, похожее на мысли, всё, что выхватывал взгляд из ближайшего окружения, всё, что чуял в той округе нос, и слышало ухо, всё – туда. Что где ни появлялось, мало-мальски чем-либо ощутимым, тут же окуналось в пустоту и мигом исчезало безвозвратно. Прямо скажем, безрадостное, представление о ближайшей обстановке владело человеком, обитающим поблизости от нас, но похожим на древнего обитателя иных царств-государств. Он попробовал закрыть глаза, не желая касаться взглядом прозрачной тьмы, но тут же, почему-то испугавшись неизвестно чего, открыл их снова. Природы испуга он, пожалуй, не понял в тот момент. Быть может, мы думаем, убоялся целиком и безвозвратно пропасть в бездне пустоты, если бы закрыл глаза. Он замедленно поёжился, подошёл к шкафу, где были встроены два узких и высоких зеркала в дверцах. Увидел два отражения себя, хихикнул и успокоился. Даже зевнул.

Потом за стеной бывшего полноправного хозяина квартиры послышалась фортепьянная игра. Поначалу и она тоже сходу превращалась в звуковую чёрную вату, ничего собой не выражая. Но вскоре наступила перемена. Возникли упругие звуки, и на этот раз одинокий человек без труда угадал в них знакомую музыку. То – «Лесной царь» Шуберта. Пустота вдруг самостоятельно вся подобралась в мягкий клубок и одним махом укатилась в сторонку, исчезая в боковой перспективе. А музыка за стеной, несмотря на её напряжённый характер, лилась раскованно, будто в сию пору кто-то её разом сочиняет и тут же исполняет. «Действительно, в ней обитает дух Фаты Морганы, – подумал Дорифор, заодно и с удовлетворением обретая музыкальный слух, а с ним и ясность производства мыслей. – То у неё воспроизводились «Загадка», «Желание», вообще Скрябин с его фантастичностью, теперь вот «Эрлькёниг» объявился». И тут же потянуло послушать это открытым звуком, а не через стену. Он вышел в коридор и приблизился к двери соседки, попутно припоминая слова другого великого немца, на которые та музыка написана. Правда, проговаривал это мысленно, и на языке русского переводчика. Тоже знаменитого. Отворять не стал, – будет слишком нагло. И стучать не решился, – помешает игре. Он тихо стоял, почти уткнувшись в дверь. Понял нелепость поступка, но задержался.

– Заходите, – послышалось изнутри комнаты сквозь музыку, – заходите.

Дорифор неотложно и зашёл. Фотиния продолжала играть, но лицом обратилась на него, улыбнулась, не расширяя губ, а наоборот, сужая их, и кивком головы пригласила сесть. Он и сел на прежнее место в старом раскладном кресле подле фортепьяно, поглощая звуки не менее охотно, чем недавно здесь же, с аппетитом употреблял угощения. Пустота забылась бесследно, будто и не господствовала перед тем. И ещё вдруг попытался спросить, как же она догадалась о его стоянии за порогом, но пианистка в тот же миг, не делая остановки в игре, опередила готовое из него вылететь вопрошание любопытством собственным, и совсем иного рода.