Девочка и Дорифор

Море без волнения смотрело мимо сидящего, с задранной вверх головой, сильного мужчины. Но лиловые губы живо шевелились, то расширяясь в короткой улыбке, то сужаясь в трубочку, то попеременно надвигаясь друг на дружку.

– Языческое представление. Для плотника, – тихо преподали губы и сомкнулись. Руки отпустили ржаные пряди и локтями скрестились на груди. Длинные тонкие пальцы с перламутровыми ногтями произвели ямки в сферах плеч. Голова покачалась из бока в бок, и рожь волнами прикрыла плечи и пол-лица.

Дорифор принялся, было, что-то изречь в ответ.

«Гея. Нет, Мать-Сыра-Земля, а что, если вообще Афродита. Кстати, похожа», – промелькнуло у него в высоко поднятой голове. Но вслух не прозвучало ничего, а только, наконец, он попытался подняться с кресла. Просто так хотел встать или возымел место внезапный порыв галантности; а то и мелькнула естественная мысль заглянуть на солнечное представление наготы с противоположной стороны и обозреть продолжение крутобоких не без тонкости изгибов на изысканной поверхности языческой богини, спрятанные пока от его взора по ту сторону главного фасада? Уже нет возможности угадать. Природное откровение упреждающе наклонилось над ним, удерживая его плечи сначала одной рукой, отпавшей от груди, затем другой. Обе чаши весов, в такт рукам также качнулись вблизи его лица, заставляя сигналы изумления ещё более стремительно исходить от сетчаток глаз и непосредственно растекаться по всем внутренним каналам Дорифора, минуя центральную нервную систему. Весы малое время продолжали раздельно и еле заметно подрагивать, давая возможность ему также настроить ум на вполне ясное раздумье. Согнутые руки обнажённой природы обняли спину смелого мужчины, забираясь под рубашку и поскользили по бокам вниз, преодолевая и разрушая тесноту жёсткого пояса мужской одежды.

Седой античный герой, не останавливая, в общем-то, языческих дум разноречивого свойства или, точнее заявить, вдруг напрочь позабыв о них, коснулся губами ягодоподобного заострения налитой чаши (оно само напрашивалось на такое решение) и защемил ими податливый полупрозрачный шарик отвердевшей росы. Под вторую чашу подставил шероховатую ладонь и слегка сжал пальцы, кончиками которых ощутил на её поверхности прохладу и упругость. Другая рука ладонью вперёд и кистью вниз – тянулась куда-то прямо, пока не уткнулась в мягкую тёплую, тонко пружинящую рожь на центральном холме откровения природы. И здесь он слегка сжал пальцы, и один из их кончиков слегка подзастрял в крохотной ямке, образующей начало глубины оврага под холмиком с рожью. В наглухо переплетённые думы сокрушительно ясно проникло понимание той непреодолимой тяги, что склоняет обе чаши весов перед его лицом. Мысли гладко расправились. Клубки распутались и полого улеглись. А их место уверенно занимала волна, составленная из тихого восхищения, перерастающего в безмолвный ужас, и затем беспрепятственно заменялась восторгом. Она удлинялась и поднималась, усиливая удаление между восхищением и ужасом, попутно увеличивая напряжение восторга. Этот, возникший из языческих глубин, вал и накрыл Дорифора целиком. А природное откровение чуткими пальцами полностью вытянутых рук под одеждой тут же подтвердило ясный итог раздумий человека, похожего на портрет язычника. Оно, будучи настоящим откровением, довольно робко, но ухватило в щепотку скрытую там крайнюю плоть в срединной области античного героя. По-видимому, предположила возникшее в ней право на сей предмет в качестве намёка на языческий повтор. Одновременно также робко возник и помаячил в дальних областях бытия неясный параллельный смысл жертвенной принадлежности той же крайней плоти с намёком на вечность. Ну, смысл этот фигурирует лишь в иудейско-мусульманском пространстве бытия, но не средь холмов Богемии. Хм. Есть ли у наших действующих лиц дальнейшая возможность поразмыслить о повторе и о вечности, погружающих в себя вообще всё земное человечество? Но пока мы задавали вопрос, произвёлся третий намёк со смыслом простым и ясным до самозабвения: в то же мгновенье кресло само, как о том немного раньше успела предупредить хозяйка, распласталось в горизонтальном положении; оно выровнялось, подобно мыслям копии античного изваяния и совершенно конкретно добавило удобопонятного объяснения в поданный собой сигнал. А восхищение, в противозаконном сговоре с ужасом, огненными волнами, по-хозяйски вздымались и проваливались.

«Милый ты мой, милый».