Девочка и Дорифор

– И ты, конечно же, назовёшь меня Агасфером, – сказал приближающийся человек на ходу, ещё издалека, но уже на расстоянии, доступном для слуха. – Так всякий говорит, каждый, кто меня способен видеть. То – редкие люди, во все времена. Но и ты среди них. Хе-хе. Я к этому чужому имени давно привык. Пусть называют. Агасфер. Да, я тот человек, тот, проклятый повторяющейся жизнью. Не вечной, нет. Вечной жизнью не проклинают, ею награждают. А повторяющейся жизнью, ею уж точно проклинают. Бывает ли пытка, мучительнее повторения одного и того же. Страшный палач, имя которому Время, не отпускает меня ни на миг. Никто не видит этого изверга настолько, насколько вижу и ощущаю всем телом один лишь я. Время связало меня, и время же занесло надо мной секиру. Сознание давно превращено в ежесекундное ожидание смерти, никак не явленной. Едва я постарею до дряхлости, тут же вновь обретаю зрелый возраст. Жизнь моя возвращается в начало, возвращается точной копией. Она мне даётся лишь для того, чтобы ждать смерти, ждать, ждать и ждать, вместе с тем, дожить до дряхлости, но не умереть, а снова стать зрелым мужчиной. И опять одно и то же, и опять. Я проклят движением. Не вечным. Повторяющимся. Одним и тем же. Я иду одним и тем же путём, путём в желанную смерть, но, не доходя до неё, возвращаюсь вспять. Эта дорога утоптана мной и замощена. Я раб круговерти. А знаешь, почему? Потомок я. Понимаешь? Прямой потомок. Спросишь, чей? Первого человека земли потомок, вечный первенец я первой матери всех нас.

Близко проходящий мимо, снящийся странник пристально смотрел в глаза человека, видящего сон, и черты его лица стали уж слишком похожими на одного приятеля, на художника Даля.

– Хм, узнал? – он отвернулся и пошёл прочь, не останавливаясь.

И снова издалека продолжился голос приятеля.

– Я не художник. Ни известный, ни неизвестный. Я не творю ничью судьбу. Ни свою, ни чужую. Я только свидетель чужого творчества, не моего. Свидетель. Но здесь, на всей земле нет суда, на который бы меня призвали. Ха-ха. Никому такого свидетельства не нужно. Я ни для чего повторяющийся ничей свидетель. Свидетель ничего.

Дорифор отомкнул глаза и потянулся внутрь себя. Сжался так, пружинно. А когда резко разогнулся, то все нормальные ощущения тут же и воротились, вытиснив переживания фантастического толка. Потом встал и, не раздумывая, вышел прогуляться. «Длинный нынче денёк, – проговорил он про себя, глядя в высокое небо, – уже два раза успел поспать, а солнце и не думает садиться». Размышление о вездесущем отделении света от тьмы позабылось, поэтому развить его пока не суждено. Оно тоже вытиснилось, попутно с фантазиями, навеянными дрёмой. А длинный денёк – просто длинный, в силу астрономических и сезонных особенностей, и не имеет отношения к той истине, которая временно посетила его и тронулась гулять да странствовать.

В подворотне проходного двора ему встретился мужичок хлопотливой наружности. Взъерошенный, торопящийся куда-то. Глаза навыкат, пальцы нервно шевелящиеся.

– Который час? – он ухватил Дорифора за рукав.

– Полагаю, восемь, – без раздумий ответил тот.

– Вечера или утра?

– И того и другого, – Дорифор отцепился от заблудившегося горожанина, слегка подпитого, и двинулся дальше в пространство, столь же неопределённое, что и время.

– А я и не подумал, – послышался голос сзади, – это всё объясняет. Спасибо, добрый человек.

Глава 21. Мороженое

– Мороженое, кому мороженое, – услышали Касьян Иннокентьевич и девочка поодаль от себя.

– Возьмём? – спросил папа.

– Возьмём, – тут же согласилась дочка.

Папа вышел наперерез продавцу и вскоре возвратился с двумя стаканчиками.

– Надо есть быстрее, потому что растает скоро, – сказала девочка и сходу подала пример папе.

– Тоже мудро, – ответил Даль.

Они присели на песок прямо у кромки берега, заливаемого волнами синего моря, и поспешно вгрызались в искусственный холод.

– Тебе нравится черничное? – спросила дочь отца.

– Угу.

– И мне тоже. А маме какое нравилось?

– Черничное.

– Правда? Нам троим одинаковое по вкусу. А маме сюда приезжать нравилось?

– Она сюда никогда не приезжала.

– Наверное, обрадовалась бы. Только народу многовато.

– Маме тоже не по душе, когда много народу. Мы обычно уединялись где-нибудь. Есть на заливе почти безлюдные уголки. И ещё есть одно хорошее место, где вообще никто не живёт, но оно далеко отсюда, за синими лесами, в тридесятом царстве.

– Вдвоём?

– Вдвоём.

– И больше никого, никого?

– Никого.

– Здорово. Настоящие Адам и Ева?

– Точно. Мы частенько обитали в раю.

Дочь смотрела в глаза отца и видела радостные блёстки, выпрыгивающие из глубины. Ей нравились такие папины глаза.

– А мы и увиделись впервые ещё в одном далёком природном царстве-государстве и там же познакомились. Угадай, где оно?

– М… – девочка пожала плечами.

– Тоже в совершенно безлюдном месте. И ни где-нибудь, а на необитаемом острове, – сказал папа о том, о чём никогда раньше не рассказывал дочери.

– На самом настоящем?

– Абсолютно. Остров необитаемый, а название у него имеется.

– Какое? Как называют необитаемые острова?

– Чёрный.