Девочка и Дорифор

Свет за окном, выходящим во двор-колодец, и потому падающий прямо с неба, не позволил определить дневное время суток. Человек, похожий на Дорифора вошёл в давно привычное помещение, смутно предполагая начать неясный самому труд, но притом пребывал немного не в себе. Случайное и неведомое одно из многочисленных пространств, придуманных Фатой Морганой, по-хозяйски окружало его мысль какой-то гущиной. Чего начинать-то? Он решительно позабыл о стопке ослепительно белой бумаги без единого на ней слова. Поэтому взгляд не старался проникать под стол в поисках несостоявшейся рукописи. Без внимания осталась и случайно упавшая со стола нам неведомая, но ему необходимая вещица. Сел в кресло. Обещание исписать всю пачку перьевой авторучкой и мелким почерком, похоже, дано слишком опрометчиво. Он скромно, сдвинув колени, сидел в глубине кресла, ранее принадлежавшего киностудии, и в глубине переживаний, полученных только что за стеной, но себя почти не ощущал. Так, догадывался, что некое существование некого человека имеет место быть на земле. Но кто есть он, – определению не поддавалось. Ему виделось теперь собственное существо исключительно пустым в не менее опустошённом ранее ближнем окружении. «Похоже, перебрал. Хватил спиртного, потом хватил в неумных играх». – Он глянул на две пустые чашки, две пустые бутылки и одну полную. – «И с посудой надо что-то сделать», – мелькнуло у него в расшатанных мыслях. – «Да, сыграл, в общем. И, конечно же, до чего-то доигрался. Похоже, проиграл себя. Плотник. Вот вам и апофеоз», – Дорифор прерывисто вздохнул. Всё произошедшее в соседней комнате, оставляло в нём, в памяти, в воспоминаниях недавних ощущений примерно то же, что оставляет действительно призрак, без предупреждения появляющийся перед вами и скоро исчезающий. Волна, состоящая из восхищения и ужаса, очень скоро прекращает сковывающее воздействие на вас, оставляя после себя плоскую зыбь – от горизонта до горизонта, которая затем превращается в плотную и законченную пустоту, ничем не проницаемую, – ни светом, ни чувством, ни мыслью.

Как нам известно, это кресло обладает магической способностью. Человек, в нём сидящий, обязательно задремлет.

Пустота принялась переделываться сама в себе, и получала вроде бы видимые формы: неясные гладкие выпуклые поверхности неузнаваемых предметов: золотистых, серебристых, и немалой протяжённости. Затем она исчезла. Ненадолго возвратилась мысль о всеобщем разделении и о властителях, учиняющих это разделение для достижения сомнительных целей, вероятно, “апофеоза”. Мы знаем, подобную цель преследует язычество. Это ему впереди светит апофеоз – верхняя точка всякого повтора. А далее – крах, небытие.

«Свет. Да, да, да, свет. Что он такое? Он чист. А чист, поскольку всюду отделён от тьмы. Вот в чём истина. Ведь это первейшее намерение Бога, мгновенно Им же и воплотившееся. Из него, из этого же первозданного света и сотканы иные, значимые белые одежды, те, покрывающие избранных из нас в недостижимом пространстве вечного бытия. Те белые одежды не прячут под собой наготы. Они – сама поверхность обновлённого тела, преобразованная в чистейший свет. Преображённая. Но как это далеко отсюда! И – рядом, но не замечаемое»… – неизвестно отчего так подумал Дорифор, начиная уже иное, последовательное размышление. То, с чего он и письма тогдашние начинал, и потом ловил умом, поворачиваясь на пятках перед визитом Фаты Морганы, да растерял бесследно. И теперь снова ускользало оно. Прямо под плёнку сна. И почти сразу этот сон увёл его в призрачные кладовые.

Белизна облачений Фаты Морганы, белизна разоблачённого тела, белизна призрака, но и невообразимая белизна света фаворского, – вся белизна размышлений развеялась в каком-то ином, но уже знакомом пространстве сна. Однако ж, не разглядеть в нём брата, незаметно и облепиховое дерево, нет ни единой овцы. Странный и пока незнакомый человек приближался к тому, кто видит его во сне.