Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

Продолжая идти с нарами на плечах, я зубами и свободной рукой развязала узлы на платке. К своему удивлению, я обнаружила внутри кубики сахара. Я сунула один в рот. Я не могла поделиться сахаром с подругами, потому что их головы прятались за нарами, и мы шли далеко друг от друга. Я начала рассасывать кубик сахара. Поначалу во рту у меня было так сухо, что я не могла глотать, но спустя мгновение мой рот наполнился сладостью, а сухость прошла. Ощущение сладости заполнило все мое тело. Наконец-то я смогла дышать. Боль в желудке улеглась, словно по мановению волшебной палочки. Я съела не меньше двадцати кубиков сахара, один за другим, и почувствовала, как силы возвращаются ко мне. Кубики сахара вернули меня к жизни и вдохнули желание жить дальше.

На закате, когда мы вернулись к складу и спустили нары с плеч, девушки набросились на меня и отобрали платок с оставшимся сахаром. Я спрятала четыре кубика в кулаке, но они силой разжали мне руку и забрали их тоже.

Позднее той ночью, когда мы ложились спать на нары, я задумалась о словах партизан. В тот момент меня не волновало приближение русских. Я хотела миску супа, хотела оказаться дома, хотела найти кого-нибудь из своей семьи, оставшегося в живых, но я знала, что у меня больше нет дома и что никто не ждет меня с чашкой чая или тарелкой супа. Мысли об освобождении вызывали одновременно радость и горе и были непосильными для меня в тот момент.

Я думала о доброте тех партизан, что бросали нам одежду и еду, о том партизане, который бросил мне сахар и спас тем самым мою жизнь. Ради меня он отказался от своей пищи, а также от платка, который считался ценным предметом в концентрационном лагере. Я не знала, понимал ли он, что своим поступком спас девушку на грани смерти.

Его поступок напомнил мне, что даже посреди ада, в котором мы оказались, в его мрачных глубинах, человеческая душа способна восстать и протянуть руку помощи. Человечество может быть злым, но человек может оставаться добрым, и у каждого из нас есть возможность выбирать.

Я не умру, я буду жить

Пять женщин едят суп из одной миски, без ложки.
Они пьют горький черный чай, глядя перед собой.
Они рвут на части хлеб голыми руками,
Потому что в этом проклятом месте нет ножей,
И они обсуждают, съесть ли хлеб прямо сейчас,
Или оставить немного на завтра.
Без любви и без утешения, одни страдания и только страдания.
Я одна, осиротелая, посреди гигантской толпы.
Я хочу заплакать, я вспоминаю вчерашний день,
Потому что следующий день всегда хуже вчерашнего.
Утром я жду наступления вечера,
Вечером жду наступления утра.
Иногда я думаю, что это не закончится никогда.
Страданиям не будет конца, и солнце никогда не выйдет из-за туч.
Луна никогда не осветит серое небо над нами.

Внезапно искра жизни блеснула для меня с небес.

Она была чистой и яркой, слепила с высоты,
Она распрямила мою согнутую спину, разгладила морщины.
Я называла бы ее воскрешением из мертвых.
Я поняла, что у меня есть миссия
Стать очевидицей всего, что произошло здесь.
Я не умру, я буду жить
И воспевать дело Господа!
Я расскажу, как мой Господь спас меня из ада,
И вслух выкрикну слова: «Еврейский народ жив!»

Отправка марша смерти в Германию Сара Лейбовиц

В следующие недели я продолжала слабеть и голодать, и мое физическое состояние стремительно ухудшалось. В начале января я чувствовала себя ужасно. Все мое тело горело в лихорадке. Подошла медсестра, потрогала мой лоб и сказала: «Ты сейчас же отправляешься в госпиталь».

Меня отвели в блок, который тоже назывался «госпиталем», но отличался от предыдущего, из которого я спаслась. Это был обычный блок, с нарами для заключенных, которые заболели. Немецкие врачи, включая Менгеле, уже сбежали в Германию, и за пациентами ухаживали медсестры – еврейки, польки и украинки, – которые сами были узницами лагеря. Но лекарств у них почти не было, и многие больные испускали там последний вздох. Но это место все равно называлось «госпиталем».