Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

Я не прикасалась к еде и питью с четверга и понятия не имела, как выжила. Желание жить перевешивало во мне все остальное. К счастью для нас, в Шаббат в Блок 22 пришли две украинки, которые обращались с нами на удивление хорошо. Они положили на улице на снег несколько кирпичей, потом вытащили одни нары, разбили их на доски, разожгли костер и поставили на него котел, в который насыпали снега. Потом они раздали кипяток всем, кто лежал в блоке, и я тоже получила миску с горячей водой. Я выпила ее и почувствовала себя немного лучше.

В воскресенье в блок ввалились пьяные солдаты: они спрашивали, не осталось ли там евреек. Судя по всему, это были немцы-дезертиры, которые хотели оправдать свое бегство тем, что собирались проверить, нет ли в лагере еще евреев.

Украинки, заправлявшие в блоке, относились к нам по-доброму. Они знали, что некоторые из нас еврейки, но одна из них сказала солдатам:

– Да что вы думаете? Еврейки? В нашем блоке? Мы же украинки!

Она дала солдатам что-то выпить, и они ушли.

Весь день мы продолжали пить горячую воду, и я почувствовала себя немного лучше. Я смогла встать с постели и немного пройтись. На улице шел град, он издавал ужасный грохот, а после него начался снег. Кто-то сказал, что снега намело с метр высотой.

В понедельник я услышала, что заключенным, оставшимся в лагере, удалось прорваться на хлебный склад. Все еще слабая, я решилась пойти туда и принести хлеба для себя и своих подруг. Они так и лежали на койках, не в силах подняться.

Одна из моих подруг из пациенток дала мне ботинки, другая – брюки. Я вышла под снег и по чужим следам добралась до склада. Гигантский склад был полон хлеба. Я взяла три большие квадратные буханки и, радостно прижимая их к груди, поспешила обратно через сугробы к нашему блоку. Внезапно одна буханка выскользнула и упала в снег. Я попыталась наклониться и поднять ее. Такое простое действие – нагнуться и взять с земли оброненную буханку хлеба, – но я была настолько слаба, что не справилась. Опечаленная до глубины души, я оставила хлеб лежать в снегу и вернулась в блок с двумя оставшимися буханками.

Мы разломали хлеб руками, разделили на всех и попытались есть. Мы жевали и жевали, но у нас сильно болели десны и горло. Мы не могли глотать. Мы раскрошили хлеб на мелкие кусочки и постепенно съели, крошка за крошкой.

Мы слышали, что люди ищут и другие склады, с немецким продовольствием и одеждой. Кто-то сказал, что на территории хранились запасы рыбы и мяса, но немцы перед бегством открыли погреба, чтобы продукты испортились. Некоторые склады они взорвали гранатами, но все равно много хранилищ остались нетронутыми.

Вечером нам сказали, что вскрыт склад с одеждой, и я решила сходить туда. Я взяла со склада теплые брюки, рубашки и хорошие свитеры. Я надела на себя три слоя одежды и захватила кое-что для своих подруг.

По возвращении я увидела, что Ирен разожгла на улице костер и топит в котелке снег. Мы поели хлеба и попили горячей воды.

Кто-то сказал: «Мы свободны, нас освободили из Аушвица», – но мы не поняли смысла этих слов. Что эта женщина имела в виду, говоря: «Мы свободны?» Трудно было представить себе, что кошмар Аушвица может закончиться.

Я легла спать, чувствуя сытость впервые за целый год. Я размышляла обо всем, что услышала, о том факте, что нас освободили из Аушвица. При этой мысли я начала плакать: душа у меня разрывалась. Я знала, что мне некуда возвращаться.

В то же время в наших сердцах разгорались новые страхи. До сих пор мы слышали взрывы и звуки сражений между немцами и русскими, но тут грохот прекратился и воцарилась пугающая тишина.

В ту ночь мы все плакали, думая, что немцы победили русских. Мы боялись худшего – что на следующий день немцы вернутся и перестреляют всех, кто остался в лагере.

Сон, который я никогда не забуду Сара Лейбовиц

Рано утром во вторник, спустя пять дней после того, как мы одни остались в Аушвице, мне приснилось, что я лежу в постели. Не на нарах в Аушвице, а на нормальной кровати. Мне снилось, что я просыпаюсь и сажусь, потому что мне говорят: «Твой отец пришел! Твой отец пришел!»

Я увидела, как отец подходит ко мне, красиво одетый, в шляпе, с бородой, каким он был, когда мы жили дома. Он был в прекрасном настроении и широко улыбался своей ласковой улыбкой. На нем было зимнее пальто со множеством карманов. Из одного кармана он достал зеленую бутылку, в которой раньше было пиво, протянул ее мне и сказал: «Пей, пей, Tochterko». Мой отец часто называл меня так на идише, добавляя к слову tochter (дочь) уменьшительный суффикс.

Я пила и пила.

Ребенком я была худенькая, и отец часто заставлял меня есть, сидя рядом со мной за столом и с улыбкой уговаривая проглотить еще кусочек. На этот раз он тоже напоминал: «Пей, пей, mein kind» (дитя мое).

Я пила из зеленой бутылки и вдыхала аромат чая. Чай был горячий и сладкий. Внезапно я проснулась и воскликнула: «Где мужчина, который только что стоял здесь?»

Люди вокруг засуетились: «Бедняжка! Она сошла с ума».