Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

На утро Шаббата мы проснулись в полной тишине. Тишина в Аушвице – нелогичное и немыслимое противоречие. Это был Шаббат, когда из Торы читают Бешалах[33], Шаббат, известный как Шаббат Шира (Шаббат песни). В предназначенном для него отрывке Дети Израиля тысячи лет назад поют благодарность за то, что воды Красного моря расступились перед ними, когда они покидали Египет. Был тринадцатый день месяца швата 5705 года по иудейскому календарю (27 января 1945 года).

Мы встали с нар и выглянули на улицу. Аушвиц был покрыт свежим снегом, падавшим всю ночь. Снег был ровный и гладкий, без единого следа на поверхности. В то мгновение лагерь выглядел, как рай, но татуировки с номерами у нас на руках, физическое и эмоциональное истощение свидетельствовали о том, что несколькими днями ранее он был вратами ада.

Мы до сих пор оставались в смертельной опасности. Мы не разговаривали между собой на идише, не молились вслух, чтобы никто вокруг не понял, что мы еврейки. Мы по-прежнему боялись, что кто-нибудь явится завершить работу, недоделанную немцами.

Ближе к вечеру я стояла возле блока, загипнотизированная падающими снежинками. Внезапно я увидела вдалеке, в трех или четырех блоках от нас, солдат, бегущих в нашу сторону. Я была уверена, что это немцы.

В панике я бросилась в блок предупредить подруг, что надо бежать или прятаться, но женщина, стоявшая у входа, сказала мне:

– Не бойся, дитя. Это русские!

Я начала кричать:

– Русские подходят!

Пири и Ирен, лежавшие на нарах, встревожились. Мы все были возбуждены и охвачены противоречивыми чувствами. Мы не знали, радоваться или паниковать, действительно ли это русские, пришли они спасти нас или убить.

Русские солдаты вбежали в наш блок; когда они увидели нас, у них отпали челюсти и широко распахнулись глаза. Они были взрослые, даже пожилые, и мы воспринимали их как «дядей» или «дедушек». Они и сами были не в лучшей форме – большинство получили ранения в ходе войны.

У кого-то из них не было ноги, у кого-то руки, но в целом наше состояние было хуже, чем у них. Мы были истощены до предела и больны. Примерно неделю спустя я узнала, что весила тогда всего двадцать восемь килограммов.

Мне казалось, что русским трудно осознать то, что творилось в этом кошмарном месте. Они медленно обходили блок по периметру, осторожными шагами, сочувственно улыбались нам и подбадривали на русском: «Все будет хорошо».

Иногда история сама решает, кому оказаться в определенном месте в определенное время, и так она решила, что эти русские солдаты станут нашими ангелами-спасителями, первыми войдут в лагерь смерти и протянут нам руку помощи.

Они сразу же начали развязывать свои вещмешки и доставать оттуда еду – колбасу среди прочего, – но еврейские девушки вежливо отказывались, понимая, что еда не кошерная.

Наступила ночь, Шаббат закончился, и за окнами снова пошел снег. Он не убавил решимости русским солдатам, многие из которых не видели своего дома в России уже много месяцев. Они решили организовать для нас баню. Ясно было, что мы не мылись уже много недель, и солдаты услышали, что у всех у нас вши.

Они вытащили несколько широких деревянных нар из блока, разожгли большой костер и поставили на него гигантский котел. Потом они сняли с нескольких коек одеяла и матрасы и устроили что-то вроде сухого «мостика» от входа в блок до костра, чтобы мы легко могли пройти туда и обратно. Мы в лагере не привыкли к такой заботе.

К тому времени электричество в Аушвице отключили, и повсюду было темно. Я услышала, как один из командиров сказал другому на русском:

– Пойди в город со своими солдатами. Принесите четырнадцать керосиновых ламп, чтобы здесь было светлее.

– Где мы возьмем лампы? – спросил русский солдат.

Командир ответил:

– Заходите в дома и берите оттуда.

Полчаса спустя солдаты вернулись с лампами, и уличную «баню» озарил яркий свет.

Они выводили нас из блока по одной, напоминая идти по матрасам и одеялам. У котла они поливали нас горячей водой, прямо в одежде, без мыла и дезинфицирующих средств. Мне воду на голову лили из детского ночного горшка. Потом меня завернули в сухое одеяло и сказали: «Беги в блок».

После мытья я около двух часов лежала в кровати и с восторгом прислушивалась к тому, что происходило снаружи. В окна проникал свет от ламп, горевших во дворе. Много людей пришло в лагерь; все они ходили снаружи, громко разговаривая. Среди них были пожилые женщины, представлявшиеся как монахини – польские монахини. Пришли и местные поляки, которые немедленно переметнулись на сторону победивших русских; вокруг блока царили суета и толчея.

Когда настало время готовить ужин, русские солдаты застрелили одну из своих лошадей, очевидно, больную, и раздали всем по куску сырого мяса. На улице они разожгли костер из разобранных нар и стали по очереди жарить мясо на прутиках на огне.

Держа в руках свой кусок, я прошла в блок и спросила подруг, что мне с ним делать.

Кто-то тихонько спросил меня:

– У тебя нет соли, чтобы посолить его и сделать кошерным?[34]