Девочка-Царцаха

— Пш-пш, царцаха! Пш-пш!

И вдруг шагавший на левом фланге рабочий запел. Остальные переглянулись, подхватили, и степь огласилась протяжной калмыцкой песней:

Вот царцаха родился в нашей степи,

Вот царцаха кушает нашу траву,

Вот приехал из Булг-Айсты маленький начальник.

Вот он привез нам сердитое лекарство,

Вот мы будем теперь царцаха угощать,

Вот и будет скоро конец царцаха!

И хотя Ксения в этот первый день работы не поняла, о чем поют рабочие, она вздохнула с облегчением:

— Если поют, дело пойдет хорошо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Дня через четыре после начала работ, когда Ребджюр вполне освоился со своими обязанностями, Ксения поручила ему наблюдение за отрядом, а сама, вооружившись щипцами и банкой со спиртом, отправилась в сторону от становища на охоту за тарантулами, которых не хватало в ее коллекции.

Она пересекла участок, на котором валялась отравленная саранча, и улыбнулась, вспоминая, как в первый день рабочие прибежали к ней сильно разочарованные: саранча продолжает прыгать там, где они только что прошли с опрыскивателями. Простаки были уверены, что действие яда мгновенно. С помощью Ребджюра она утешила их, а к вечеру они и сами увидели результаты своих трудов...

Тарантулов в степи было много: одни поблескивали глазами из норок, другие гуляли на поверхности. Более крупные— самки, таскали на спинах белые капсулы с яйцами или уже вылупившихся детенышей.

Запустив в норку стебель полыни, Ксения принялась дразнить паука, чтобы вызвать его наружу. Это удалось довольно быстро. Сжав зубы, она схватила тарантула щипцами за лапу и поспешно отправила его в банку со спиртом; множество паучат, покрывавших его, сразу пошли на дно, а паук долго барахтался, стараясь подняться к горловине банки. Смотреть на это было неприятно. Ксения пошла дальше. Поравнялась с курганом, под которым в первый раз был раскинут ее стан. Полынь на этом месте была вытоптана, кое-где виднелись остатки золы. Невольно сна вспомнила Виктора Антоновича: когда, прощаясь, он поцеловал ее, ей было приятно и страшно, но только в первые минуты, а теперь он ей совершенно не нужен. И вообще, когда он рядом, да еще смотрит на нее как-то особенно, немножко, как Полкан, она готова говорить ему колкости, потому что он беспокоит ее... Но все же, как он изменился за эти дни! А когда осадил Кулакова, он действительно был красив!

И вообще он хороший, но, может быть, только благодаря тому, что ему в такой глуши не представилось случая стать плохим?

Ксения взобралась на курган и огляделась. Далеко-далеко, почти на горизонте, маленьким белым треугольником выделялась ее палатка. Под курганом валялся лошадиный череп и обломки костей. Мимо мчался ветер, и полынь там, внизу, волновалась, как вода, и струила особенный запах, от которого всегда и радовало, и щемило душу... Чувство восторга перед этим простором и горечи от сознания своего одиночества и ничтожества охватили Ксению.

— Под курганом — моя палатка, по степи —черепа и кости, и хохочет великий ветер,— сказала она задумчиво.— А дальше? Дальше должно быть так, как поют номады30: что видят, что делают, о том и поют. Попробую же и я так...

Под курганом — моя палатка, По степи — черепа и кости, И хохочет великий ветер... И, вернувшись с бешеной скачки, Расседлав, разнуздав и стреножив, Отпускаю усталую лошадь... Пусть поест душистой полыни; Мне сказали как-то калмыки, Что полынь укрепляет сердце... И живу точно старый отшельник, И дышу только степью и ветром, И тихонько и верно дичаю... На заре с векового кургана, Проникаю я в даль горизонта, Где восходят великие были... И дерзающим, радостным кличем Эту строгую тишь оглашаю — И бугры, и курганы, и балки... Я мала, я ничтожна, как капля, В океане огромном житейском, Но ведь даже и в малой росинке На заре отражается солнце!

Спускаясь с кургана, она заметила всадника. Встречи в степи редки, и потому путники, даже совсем не знакомые, всегда останавливаются, обмениваются приветствиями и парой лаконичных фраз. Все важнейшие события в улусе и даже в области передаются именно таким способом—«калмыцким телефоном», как выражался Виктор Антонович. Поэтому Ксения ничуть не удивилась, заметив, что всадник круто свернул по направлению к ней.

Это был калмыцкий священник в желтом халате с черным воротником и такими же лацканами, в желтом простеганном малахае, отделанном желтым шелковым шнуром.

— Менде!— сказал он, придерживая лошадь.

— Менде!—отозвалась Ксения.— Гелюнг?—Она спросила это просто так, чтобы что-нибудь сказать, ведь спрашивать у него ей было нечего.

Он утвердительно мотнул толовой, опуская повода, и его лошадь тотчас потянулась к траве, заметив это, Ксения поспешно схватила повода и резко подняла голову лошади.

— Толмач есть?

— Есть.

— Здесь нельзя кормить лошадь.

— Зачем?— удивился гелюнг.

— Трава здесь плохая, отравленная. Лекарство, видишь? — она указала ему на трупики саранчи.— Царцаха эту траву кушал и помер.

— Йех!—тихо произнес калмык, нагибаясь и с интересом разглядывая землю.— И лошадь тоже помрет?-