Девушка А

Мы с Эви танцевали, прищелкивая пальцами, кружили юбками. Она все норовила присесть на диван, чтобы отдохнуть. Далила крутилась между родителями, поглаживая платье матери.

Я приплясывала, приближаясь все ближе и ближе к порогу, поглядывая на дверные замки. Пять шагов. Секунда, чтобы откинуть щеколду. Еще две, чтобы снять цепочку. Я качнулась ближе к коридору. Теперь уже четыре шага.

Я смотрела на закрытые глаза Отца, губами он прижался к волосам Матери. Вдвоем они медленно вращались в противоположном от меня направлении. У меня будут эти секунды.

Я сделала шаг из комнаты в темное пространство между кухней и входной дверью. Вот он – сжимающий тело, бьющий в живот удар адреналина. Я смотрела на замки.

– Лекс, – послышался голос Матери. – О, Лекс.

Танцуя, родители развернулись, и она увидела меня. Они отлепились друг от друга, и что-то мрачное заполнило пространство между ними. Отец потянулся и выключил музыку. Мать стояла, протянув ко мне руки ладонями вверх, и ждала, чтобы я вложила в них свои руки.

– Давай останемся здесь, – сказала она. – Так, как сейчас.

Отец изучал маршрут моего танца, как будто я оставила следы на ковре. Его улыбка стала другой.

– Вообще-то, я думаю, что вам уже пора спать.

Он кивнул Итану, и тот начал собирать нас. Сперва меня и Эви, которая сидела, держась за диван, и тяжело дышала.

– Идем, Эви.

Он взял нас сзади за шею и повел наверх. Прежде чем перешагнуть порог, Эви схватилась рукой за косяк и попятилась обратно в комнату.

– А где Дэниел? – спросила она.

– Спит, – ответил Отец.

Мать кивнула в такт, как будто музыка все еще звучала. Не соглашаясь, но повторяя слова старой песни:

– Да, да. Он спал.

Мы спали все больше и больше. Скудный зимний свет укорачивал дни. Эви просыпалась по ночам от кашля и сотрясалась в своих цепях. «Спи, спи», – что еще я могла ей сказать? Разум начинал меня подводить: спасители являлись из черноты, приносили воду, чистые простыни, хлеб. Мисс Глэйд, тетя Пэгги – они что-то мягко шептали на странных языках, которых я не понимала.

Иногда я видела Мать. Я думала о том времени, когда она любила нас больше всего, – когда мы были внутри нее, безмолвные, целиком принадлежащие ей. Я мысленно позволяла ей ухаживать за собой. Иногда она приносила молоко, остатки еды. Она кормила нас с рук. В другой раз она держала полотенце и пластиковый тазик с водой. Она опускалась на колени перед моей кроватью. Разговаривала тихонько сама с собой, как будто тоже была ребенком. Полотенце тем временем скользило по моему телу не переставая – между ключицами и ребрами; по кожаным мешкам на груди и ягодицах – пустым, но еще не сдувшимся, ожидавшим, чтобы их заполнила плоть; и дальше вниз – между ног, где всегда что-то происходило, и я стыдилась. Мое тело не могло пресечь попытки оставаться человеческим. В такие моменты, смягченная нежностью Матери, я понимала, что значит сдаться. Не думать больше о побеге, о том, как защитить Эви, о том, что нужно быть умной. Как это было бы хорошо. Я бы скользнула во все это, как в чистые простыни.

* * *

Хрупкие, темные сны. Я пробудилась в холодном поту и стала шарить рукой по постели в поисках Эви. Дальше, дальше. Край матраса. Я села, стала теребить одеяло. Холодное, несмятое пространство. Ее не было.

– Эви?

Я сорвалась с постели, бросилась через комнату к выключателю возле двери. Жаркая комнатушка, в которой всё на виду, – пустая. Всюду душно и кислый запах бара. Свет в ванной не горел, но я все равно распахнула дверь и затем отдернула шторку.

– Эви?

Я оделась. Внизу у кассового аппарата сидела хозяйка. Пахло перегаром.

– Извините, – обратилась я к ней.

Она взглянула на меня и ничего не ответила.

– Моя сестра не выходила?

На барной стойке были разложены стопки мелочи. Хозяйка нахмурилась. Я прервала ее подсчеты.

– Моя сестра. Мы приехали вместе. Она спускалась на завтрак сегодня.

– Что? – Хозяйка посмотрела на свои руки.

Ее ладони были грязными от банкнот. Она как будто не хотела отвлекаться, пока не зафиксирует что-то в уме – итоговую сумму, видимо. Покачала головой.

– Никто не проходил.

Я проверила комнату, где мы завтракали. Дошла до туалетов и открыла все три кабинки. Вернулась в наш номер. Смятое одеяло и никакой записки. Улицы, ведущие к дому, возникли у меня перед глазами. Поворот – и Мур Вудс-роуд, поднимающаяся к верещатникам. Я надела туфли.

Дорога пустовала. Вода капала с крыш, словно из-под крана, журчала ручьями в канализации у меня под ногами. Темнота и свет фонарей. Два часа ночи, весь город спит. Даже пьяные разошлись.

«Мне нужно там побывать», – так она сказала.

Машина, которую мы взяли напрокат, так и стояла на парковке, влажно поблескивая. Эви пошла пешком. Больная, запутавшаяся, во что бы то ни стало стремящаяся попасть в дом. Я буду там через двадцать минут. Может, через полчаса. Она не в себе. Я могу успеть перехватить ее прежде, чем она дойдет до Мур Вудс-роуд.