Девушка А

«Покончить с этим, – подумала я. – Побыстрее. Как это будет? Сможешь ли ты это выдержать? Выдержать с дерзостью. Есть ли это в тебе? В тебе, всегда стремящейся угодить».

Он обхватил мою шею ладонью. Поверх его рук я увидела, что Эви, вся напряженная, бьется в своих цепях. «Не смотри! – хотела я сказать. – Ты не сможешь этого забыть».

Эви такая маленькая. Такая хорошая. Мне вдруг стало очень важно, чтобы она не смотрела – одна из немногих оставшихся важными в тот миг вещей. Я старалась передать мысль взглядом, но это оказалось невозможным. Она все билась и билась.

– Ты хочешь умереть? – спросил Отец. – Умереть и попасть в ад?

Он швырнул меня обратно на матрас.

Притворяться стало незачем, и я расхохоталась:

– А где мы сейчас? Ну же, где, по-твоему, мы сейчас?

Он вышел из комнаты, весь дрожа. Считаные секунды, что оставались до его возвращения, я смотрела на Эви.

– Лекси, – взмолилась она.

– У тебя все будет хорошо, – произнесла я. – С тобой все будет нормально, Эви.

– Ох, Лекс!

– Ничего. Только пообещай мне, что ты не будешь смотреть.

– Я постараюсь.

– Нет, Эви!

– Хорошо. Обещаю.

– Вот и ладно.

Он вернулся, неся в руке какую-то штуковину. Что-то вроде деревянного бруска. «Это от распятия, – подумала я. – Со стены на кухне». Из «Лайфхауса». Он склонился надо мной и освободил мне руки – последняя нежность. Я подтянулась, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

– Господи, – сказал он. – Господи, я любил тебя.

Он ударил меня в живот, и что-то внутри сокрушилось, взорвалось, сместилось. Потом я почувствовала, будто мое тело вскрылось, ощутила немую уязвимость всех нервов, всех органов.

Вот и все.

После этого Эви перестала разговаривать, и я поняла, что скоро – даже совсем скоро – нам придется спасаться.

* * *

Холод и сырость. Пол проминался, оставшиеся куски линолеума сдвигались у меня под ногами. Я ступала по сорнякам и проросшей траве – кое-где в доме уже хозяйничали верещатники. Отовсюду слышался звук падающих капель. Луч фонарика сквозь темноту выхватывал наросты плесени, свисающие с потолка и достающие до поверхностей кухонной мебели, вернее, ее остатков: до плиты с кровавыми пятнами ржавчины, до холодильника, валяющегося на полу. Пылинки порхали в воздухе, оставаясь невидимыми до тех пор, пока их не настигал луч фонарика.

Из коридора выбежала крыса, я вильнула от нее, напугавшись до того, что даже не взвизгнула. Интересно, а может, и Эмерсон был крысой, а мы называли его мышкой лишь потому, что с мыслью о крысе стало бы страшно спать по ночам?

– Эви? – позвала я. – Отзовись, Эви?!

Я прошла мимо гостиной и направила свет фонарика на лестницу. Там было очень темно. Луч выхватывал первые несколько ступенек и растворялся в черноте. Я опустилась на колени, чтобы осмотреть лестницу. Первый слой древесины сгнил, обнажив то, что находилось снизу – мягкое, пожелтевшее и разлагающееся. Я вжалась стену, перенеся на нее большую часть своего веса. Тело сделалось твердым, и – ступенька – вдох – я двинулась наверх.

В комнатах надо мной скрипели половицы.

Вот и лестничная площадка, двери друг напротив друга.

Я остановилась на пороге комнаты Далилы и Гэбриела. За шумом воды слышался другой звук – бульканье. Дом выдавал свои тайны. Первая несчастная спаленка, темень в углах такая густая, что ей не страшен и фонарик. Со стен отслаивается краска. Ветер промчался по дому, и дверь качнулась, но я успела поймать ее прежде, чем она захлопнулась.

Сзади меня, на другом конце лестничной площадки, послышался какой-то шум. Сердце колотилось у меня в голове, руках, животе. Придерживая дверь, я обернулась и посмотрела в противоположную сторону коридора.

– Эви?

Дверь нашей спальни была закрыта.

Я пересекла лестничную площадку, стараясь не думать ни о чем и уверенная в том, что любое воспоминание способно материализоваться из ночной тьмы.

Я вытянула руку, ослепительно-белую в свете фонарика, и приоткрыла дверь спальни.

Я знала: в комнате что-то осталось. Кровати изъяли много лет назад в качестве улик; на стенах, возле которых они стояли, остались лишь белые следы. Территория превратилась в пустырь. Ковровое покрытие и стены истлели, обнажив плоть и скелет дома – белый гипсокартон и деревянные лаги под ногами. В том углу, где стояла кровать Эви, сгорбившись, неподвижно сидел кто-то жуткий и маленький. Когда луч фонарика настиг его, он вздрогнул. Я больше не боялась. Это была она, и она ждала меня.

– Эви, – сказала я.

– О, Лекс, – ответила она. – Я никогда не покидала этой комнаты, неужели ты до сих пор не поняла?

7. Мы все

Я уехала из Англии осенью. В начале октября, высоко подняв воротник, я прошагала по Сохо до «Ромилли Таунхауз» и забрала оттуда свои вещи, которые служащие гостиницы, после того как я отправилась в Холлоуфилд, собрали в чемоданы и положили в комнату для хранения.

– Как провели время? – спросила меня администратор.

Я открыла было рот, чтобы ответить ей, но передумала. По тому, как она смотрела на меня, я поняла: она знала. В гостинице трудно сохранить тайну.

– Насыщенно, – ответила я.

– А что же теперь?

– А теперь, – сказала я, – свадьба.

* * *