Девушка А

К ночи вкусными запахами пропитался весь дом. Я лежала в кровати, разгоряченная приятными хлопотами прошедшего дня, и перебирала в памяти все, что мы сделали: волнистую корочку мясных пирогов, образ каждого имбирного человечка, бочонок заварного крема с ванилью. В желудке у меня образовался вихрь, поднятый призраками голодного прошлого.

Я подняла руки над головой. Свобода.

Сначала на лестницу, затем в кухню. Из темноты выступал холодильник – набитый битком. «Что-нибудь одно, – подумала я. – Что-то маленькое».

Я дотянулась до тарелки с сырами, которая стояла на верхней полке, стащила ее и поставила на столешницу. Развернула первый бумажный сверточек и откусила кусочек конте. Руки тряслись. Вкус разлился по языку. А мои пальцы уже теребили следующую обертку.

«Пожалуйста, – подумала я, – хватит».

Но куда там. Я ела все быстрее, а голод требовал чего-то новенького. В первом шкафчике, который я открыла, обнаружился рождественский торт, уложенный в специальную праздничную форму. Так, что там еще – имбирные человечки лежали рядом, их я тоже взяла.

Минут пятнадцать я пировала в темноте.

Оголодавший рождественский дух, объедающийся за семейным столом. Еда была у меня на подбородке и под ногтями. Тупой беспомощный ужас сковал мои конечности, придавил к столу. К тому моменту, когда родители появились на пороге, я уже раздумывала, каким же блюдом продолжить свой абсурдный пир: пухлой розовой индейкой или коньячным маслом, стоявшим в дверце холодильника.

Когда на кухне вспыхнул свет, я увидела, как все это выглядело. От торта осталась кучка фруктов. Имбирные человечки расчленены. Сыр – размазан по столу. Холодильник гудит – я не закрыла дверцу.

Я сглотнула.

– Простите меня. Я не хотела.

– Господи, – проговорила Мама. – Все должно было пройти идеально.

В ее лице промелькнуло нечто такое, чего я не видела уже целую вечность. Оно проявилось складками – возле рта и между бровями. Папа тоже это заметил – и схватил ее за руку так, что она взвизгнула.

– Не могла бы ты… – сказал он, и Мама повернулась к нему. Папа что-то сказал ей – очень тихо, и я ничего не расслышала. Руку ее он так и не выпустил. Когда она снова повернулась ко мне, жуткая гримаса исчезла, осталось только недоверчивое изумление. Она как будто собиралась засмеяться.

– А мы-то думали, что ты будешь искать подарки, – произнесла Мама и, вместо того чтобы рассмеяться, уткнулась Папе в грудь и заплакала.

* * *

Дни тянулись, а недели летели.

Когда я разговаривала с Итаном в последний раз, он был немногословен и совсем не интересовался тем, что со мной происходит.

– Ты не поверишь, на какие вопросы мне приходится отвечать эти две недели.

Я сидела у себя в спальне, в руках – книга, и я открыла ее.

– Ну и какие же?

– Как именно мы хотели бы, чтобы нас объявили. Шампанское нам подавать до или после конфетти.

Я нашла то место в книге, на котором остановилась. На стекле появились крапинки дождя, и Мама внизу собирала развешенное белье. Затишье пасмурного воскресенья.

– Как раскладывать, – продолжал он, – эти чертовы столовые приборы. – Он сделал паузу. – Ты ведь приедешь?

– Надеюсь, – ответила я.

Все уже было готово. Мне ясно представлялось это путешествие: поездом до Лондона и самолетом до Афин, затем еще один самолет, поменьше, и вот машина привозит меня к розовой вилле в пятидесяти метрах от моря. И спустя какое-то время – Итан в конце прохода между рядами, он рад меня видеть.

– Для меня очень важно, чтобы ты приехала.

– Я же сказала – я надеюсь.

День перед отъездом я провела у себя в спальне, потроша содержимое своего детства и заполняя ошметками мусорку. Письма и подарки после нашего избавления присылали еще долго. Они продолжали приходить и когда меня уже выписали из больницы. Медсестры пересылали их к нам домой, снабжая порой ироничными сопроводительными записками. Метровый плюшевый мишка: «Мы не уверены, что он подходит тебе по возрасту»; мрачная реплика с фотографии на пляже в Блэкпуле, раскрашенная вручную: «Мы подумали, что это может тебя рассмешить»; бутылка шампанского: «И о чем только люди думали».

В тот первый год иметь собственные вещи оказалось ново для меня. Мою кровать осаждали плюшевые игрушки для детей лет пяти-шести. В углу комнаты я соорудила нечто вроде алтаря для подарков, который я могла инспектировать каждый день: подержать в руках и порассматривать – футболку, мячик, книгу, – и положить обратно, на то же самое место. Открытки я расставляла на подоконнике между стеклом и краем на строго определенном расстоянии. «Дорогая девочка А…»