Девушка А

– Кажется, да, – ответил Гэбриел. – Ходят слухи, что лес полон тел, и все беглецы, видишь ли, бедные, заблудшие души; но я думаю, обычно они просто вызывают такси.

– Посидим?

– Нет. Лучше пройдемся.

– Один круг?

– Попробуем один.

Он почти полностью облысел. Участки, где волосы еще могли расти, были выбриты. Из одного кармана он вытащил темные очки, из другого – пластинку жвачки.

– Не смотри на меня, Лекс, – попросил он. – Это всё лекарства. Я весь разваливаюсь к чертям собачьим.

Интересно, когда на нем темные очки, чувствует ли он то же, что и я, – наивную уверенность, будто для всех остальных ты сразу становишься невидимкой? Свои я оставила в машине. Я хотела, чтобы он видел меня. По крайней мере, пока.

– Ты из-за свадьбы Итана приехала? – спросил он.

– Нет. Из-за Матери. До свадьбы еще несколько месяцев.

– Здорово, правда, что он так счастлив?

Гэбриел рассмеялся, но без особой радости. Это был самоуничижительный смех, и потому смеяться вместе с ним мне как-то не хотелось.

– К тебе еще кто-то приходил?

– Друг. Он часто приходит. И Далила тоже.

– Хорошо, что вы общаетесь.

– Мы то общались, то не общались все эти годы. Она делала все, чтобы я не сходил с пути истинного. А в эти несколько недель была так добра ко мне, Лекс. Даже когда я оказывался по уши в дерьме – она оставалась добра ко мне. Когда я попал в больницу, в настоящую больницу – не сюда – никому другому я не позвонил, только ей. Я весь был разобран на кусочки, а она и глазом не моргнула.

– Да. Чтобы удивить Далилу, нужно постараться.

– Ее муж иногда приезжал вместе с ней, но все время сидел в машине. Но это неважно. Ты знаешь, как он ее называет? Таракан. Последний, кто останется на Земле. – Гэбриел рассмеялся. – Она так мне об этом рассказывала, как будто это самый лучший в мире комплимент.

– Таракан, – повторила я.

– А ведь он прав – Далила переживет нас всех.

Мы остановились у первой же скамейки, и он сел на нее так, как это делают старики – проверяя, что сиденье под ним никуда не делось.

Когда я видела Гэбриела в последний раз, он был еще подростком, которого показывали по телевидению на фоне лондонских небоскребов.

Гэбриела ждала ранняя слава. Он был торжественно усыновлен достойными родителями, принят в их скромный дом, и у него появилась новая сестра. Этот «хеппи-энд» до сих пор болтается на YouTube в открытом доступе. А вот его показывают по BBC News – он поступает в среднюю школу; или вот – дает интервью в одном из эпизодов проекта «Я выжил»; а здесь он в студии телепрограммы «Дети в беде» – посредственный футболист поздравляет его с днем рождения и вручает подарок. Криво улыбаясь, Гэбриел входит в студии утренних телепередач. Иногда он герой длинных интервью на тему «прощай, анонимность», иногда – завалявшаяся диковинка, извлеченная на свет для такой передачи, как «Большие дебаты», тема которой – «Жестокое обращение с детьми: поговорим о расовых различиях?»

– Ты мне так и не сказал, как ты себя чувствуешь?

Он вздохнул нарочито глубоко.

– Видишь ли, в этом месте надоедает говорить о себе.

* * *

Новые родителя Гэбриела, мистер и миссис Коулсон-Браун, с самого начала очень ясно дали понять, что он – особенный ребенок, поэтому после почти двух лет индивидуального обучения и как минимум трех появлений в телепередачах школа стала для него разочарованием. Психиатр Гэбриела, Мэнди, предупреждала приемных родителей, что ему, скорее всего, будет трудно включиться в школьную жизнь и, возможно, потребуется особый подход. У Мэнди имелся целый арсенал тщательно отобранных, проверенных отвлекающих маневров, однако у учителей просто не хватит на них времени.

– С ним все будет нормально. Если все это время вы работали как следует, – ответила на это новая мать Гэбриела.

– Самое главное, помни, как нужно общаться. Если чувствуешь, что тебя вот-вот охватит Буйство, выйди из класса. Скажи учительнице или позвони мне, – посоветовала ему Мэнди на самом последнем перед школой сеансе.

Приступы преследовали его еще на Мур Вудс-роуд, правда, «буйствами» они стали называться гораздо позже – так их окрестила Мэнди. Гэбриел мог лежать прикованным к кровати или выполнять упражнения в саду, и из-за какого-нибудь пустяка – муха залетела, Эви нечаянно перебежала ему дорогу – его голова вдруг начинала раскалываться от напряжения. Он не мог ни подавить, ни игнорировать его; напряжение нарастало до тех пор, пока он не давал ему выхода. Он корчился и извивался в наручниках так, что на запястьях оставались кровоточащие следы, или падал ничком и бился головой о землю. Однажды он укусил Отца за руку – не просто, а изо всех сил вгрызаясь в нее зубами. Как бы страшно его ни наказывали потом, он не мог перестать так делать.