Девушка А

Этим вечером он, как обычно, напился. По дороге в паб к Оливеру он купил пол-литра водки и на место прибыл уже навеселе. Но ни за одним из столов Оливера не было, поэтому Гэбриел вышел в сад. В какой-то момент – он как раз спустился по ступенькам и оказался вне зоны угасающего солнечного света – вся ночь предстала перед его взором. И он увидел Оливера, обнимающего незнакомую женщину. Увидел его взгляд – безумный. Его улыбку… Гэбриел был готов проглотить все, что бы сейчас ему ни подвернулось, лишь бы прекратить думать о конвертах, оставленных на кровати, и обо всем остальном.

Очнулся он много часов спустя в незнакомой спальне. Нащупал очки, а надев их, обнаружил, что мир в правой линзе раскололся натрое. На кровати лежало меховое покрывало, слипшееся от пота, на пороге сидела кошка.

– Привет, – сказал он ей, но кошка повернулась и бесшумно вышла.

Его одежда валялась на полу – уже неплохо. Был день – еще лучше. Вслед за кошкой Гэбриел вышел в пустой коридор. Там он обнаружил три закрытые двери и приоткрытую четвертую – за ней оказалась маленькая грязная кухня. На столе стоял торт с надписью «С днем рождения!», наполовину съеденный; по подоконнику ползали подыхающие мухи. Гэбриел набрал воды в ладони, выпил и попытался вспомнить вчерашний вечер. Обычно обрывки воспоминаний, мелькавшие у него в голове, складывались в картинку через несколько дней, а иногда и недель. Например, как в порыве внезапной откровенности он рассказывает незнакомцу, что с ним делал Отец. И как щедрый Оливер пытается заплатить в баре за всех, но на его карте ни фунта, и Гэбриел, жалея его, платит сам. Однако в тот день он не смог вспомнить ничего.

За одной из закрытых дверей послышалось шарканье, и его охватил внезапный тошнотворный ужас. Он бросился к двери с защелкой, вывалился на темную лестничную площадку, затем на улицу.

Его тень, падающая на землю, была длинной. Полдень, скорее всего, давно миновал. Вокруг стояли викторианские дома – тюлевые занавески, облупившиеся белые фасады, – и ни одной живой души. На уличном указателе – SW2. Ни телефона, ни бумажника у него при себе не оказалось, только ключи по-прежнему прицеплены к карману. Зажав их в руке, как талисман, он пустился в долгий путь – домой.

Около трех часов Гэбриел шел, сдерживая слезы, во рту пересохло, а язык так распух, что казалось, будто застрял в глотке. Добравшись наконец в жарких летних сумерках до своей квартиры, он заплакал навзрыд. Скорчился возле двери, отворачиваясь от гуляк, прохаживающихся по Камдену, и придумывал для Оливера оправдания. Неизвестно, в каком тот пребывал настроении. В ярости, потому что Гэбриел опозорил его и испортил вечер? Раздражен, потому что он еще в пижаме и вынужден открывать дверь? Или – Гэбриел рисовал себе эту картину, когда шел по Ламбетскому мосту и всю дорогу через Вестминстер, – сходит с ума от беспокойства? Может, он крепко сожмет его в объятьях, они утешат друг друга и еще не скоро выйдут из дома?

В квартире стояла тишина.

Спальня, ванная, кухня-гостиная с двумя ржавыми конфорками – отсутствие Оливера сразу бросилось в глаза. Ушел, забрав вещи, висевшие на вешалке в спальне; туалетные принадлежности – в последнее время они пользовались ими вместе; последние продукты из кухонных шкафчиков; конверты, по которым Гэбриел днем ранее разложил вещи с Мур Вудс-роуд. Страх подкрадывался, но он попытался справиться с ним. Не может быть – конверты где-то здесь. Он поискал под кроватью, открыл духовку, отдернул шторку для душа и стоял, беспомощно глядя на грязную ванну. Он уговаривал сам себя – тихонько, как мама уговаривает больное дитя поправиться. На обратной стороне чека «Тэско Экспресс», который лежал на диване, Гэбриел прочитал: «Прости. Люблю тебя».

Когда его охватило Буйство, он не думал ни о Мэнди, ни о морских млекопитающих, ни о чертовом вигваме. Он встретил приступ как старого друга – последнего, который у него остался. Он крушил все, что подворачивалось ему под руку. Разорвал ковер, пробил кулаками сухую штукатурку. Перевернул кровать, на которой они вместе спали. Разбил единственное выходившее на улицу окно. Когда с квартирой было покончено, он взял в кухне то, что не прихватил с собой Оливер, – ножницы и нож для чистки овощей; возможно, это была последняя попытка унизить его, – и напал уже на себя самого.

* * *

– Ну а сейчас он к тебе вернулся, – сказала я.

– Он пришел, чтобы извиниться, Лекс. Ему было очень плохо тогда.

– Вот ведь странное какое совпадение! Он снова появился именно сейчас – спустя столько времени с тех пор, как тебя госпитализировали, – и как раз после того, как узнал о нашей Матери.

Гэбриел отвернулся, отгородился от меня подушкой.

– Ты не знаешь его. Ты ничего не знаешь наверняка.

– Новость о ее смерти публиковали во всех газетах, – ответила я, – в Сети. Он мог узнать об этом откуда угодно.