Девушка А

– Я тоже хочу тебе кое-что рассказать, – сказала она. – О той ночи, когда ты сбежала. Знаешь, когда появляются подобные дела, в полиции составляют список практикующих специалистов, лучших из тех психологов, с которыми им довелось работать. Попасть в него хотят все, но берут лишь некоторых. И я, конечно, понимала: меня включили одной из последних. Старший следователь, с которым мне приходилось работать раньше, сказал: «Ты – темная лошадка». Но вышло так, что, когда полиция обзванивала нас – а это происходило в час ночи, – я оказалась единственной, кто ответил. Наверное, я работала, сейчас уже точно и не вспомню. Да и неважно. В общем, когда мне позвонили, я потребовала, и довольно решительно, чтобы меня прикрепили именно к тебе.

– Ко мне? Почему?

– Девочка А, – ответила она. – Девочка, которая сумела сбежать. Если кому и было по силам все преодолеть, то только тебе.

* * *

До прибытия поезда оставалось еще двадцать минут. Деревенский вокзал в воскресный вечер – самое одинокое в мире место. Не желая стоять в одиночестве на платформе, я ждала в машине. Мне вдруг стало важно поговорить хоть с кем-нибудь, прежде чем уехать отсюда.

Эви, как всегда, ответила сразу:

– Лекс? У тебя голос грустный.

– Да нет, – ответила я. – Правда, нет.

– Минуточку, – сказала она, и шум вокруг нее стал глуше.

– Прости, я просто…

– Не глупи, Лекс, тебе совершенно не за что извиняться. Как у тебя дела?

– Я нашла Гэбриела. Но, Эви, он так плох! Я не уверена, что он подпишет документы.

– Неужели не подпишет?

– Не знаю. Он совсем запутался.

– Не сдавайся, Лекс! Итан, Далила – они точно знали, что им нужно. Гэйбу тоже наверняка что-нибудь нужно.

– Дело не только в этом. На него жалко смотреть. И еще я вспомнила – уже после того, как ушла от него, – каким он был в детстве. Таким славным ребенком. Он же всегда на все соглашался.

– Ну-ну, перестань, Лекс, все хорошо.

– Не знаю. Видеть его – это ведь… знаешь – как-то сразу вспоминается все то, о чем обычно не думаешь.

– Я приеду, – сказала Эви. – И тогда мы вместе со всем разберемся. И вместе съездим в дом. Я могу приехать в этом месяце в любой день, когда угодно, как только ты закончишь со своей сделкой.

– Нет, Эви.

– Ну, Лекс, пожалуйста, позволь мне – уже столько времени прошло!

– Не нужно, Эви. Со мной все хорошо.

– Перестань, Лекс. Я поеду с тобой. Домой.

Когда она отключилась, я взглянула на себя в зеркало и улыбнулась. Представила, как она ехала бы сейчас со мной на пассажирском сиденье. Она сказала, что побудет в Холлоуфилде. Такое путешествие мы не планировали.

Я смотрела, как подъезжает поезд, постояла и ушла. Никто в него так и не сел. Без подписи Гэбриела все, что уже сделано, теряет смысл. Дом продадут, снесут, или его поглотят верещатники.

Я завела двигатель и развернула машину.

* * *

Летом, перед тем как пойти в среднюю школу, в «Лайфхаусе» с ремонтом наконец покончили. Отец две недели ошивался на центральной улице – рассказывал всем, кто соглашался его слушать, о любви Господа и раздавал листовки, обещавшие грандиозное открытие. Расклеивал объявления в жилых районах по ночам. Оставлял стопки листовок в других церквях, прямо на скамейках, в надежде, что прихожане подумают, будто это сам Господь ведет их в новую церковь. Накануне открытия он велел нам надеть те самые красные футболки, которые были куплены для каникул в Блэкпуле. Моя оказалась неприлично тесна в груди, а футболка Итана, когда он ее надел, лопнула по швам на плечах.

Когда мы появились на кухне, Отец оглядел нас с неприязнью.

– Да что с вами такое?! – воскликнул он и разрешил нам вместо футболок надеть что-нибудь белое и скромное.

Из Блэкпула приехал Джолли. Эви мастерила гирлянды из бумажных ангелов, чтобы развесить их на окнах. Мать вышла из своей спальни и до глубокой ночи возилась у плиты, готовя выпечку. Она не беременела уже довольно давно, и Отец, будто какой-то врач, прописал ей отдых. Она была бледной и сморщенной, как невыглаженная простынь. Когда настало время ложиться спать, я пришла на кухню и предложила свою помощь. Вокруг нее были разложены бисквиты; она взбивала сливки, не сводя глаз с ложки.

– А я думала, ты чересчур умна для такой работы, – произнесла Мать, но от помощи не отказалась.

Лампочки на потолке светили ярко, люстры мы все еще не повесили. Я увидела шершавые пятна у нее на локтях и шее – псориаз. Как только я взяла у нее миску, она обхватила себя руками, вцепившись пальцами в рукава, как бы отгораживаясь от меня.

– А после этого еще что-нибудь нужно будет делать? – спросила я.

– Остальные нужно покрыть сахарной глазурью.

– Пусть это лучше сделает Эви. Я могу испортить.

Наши отражения парили в кухонном окне, тусклые и отстраненные.

– Как в новой школе?

– Нормально. Многое я уже проходила – в школе на Джаспер-стрит. И Итан мне объяснял.

– Ты по-прежнему одна из лучших?

Я подняла глаза – отвернувшись от меня, она отковыривала бумагу для выпечки.

– Не знаю, – сказала я. – Может, и да.

– Старайся, чтобы стало «да» без всякого «может».