Девушка по имени Йоханан Гелт

– Так это в Сиэтле… – пренебрежительно отмахнулась Бита. – Американки, что с них возьмешь. Они всегда предпочитали болтовню и войну со словами. Не «женщина», а «вагинетка», не «гинеколог», а «вагиновожатый», не «муж», а «безвагинопартнер», не «словарь»…

– …а «словейка», – подхватила я. – Да-да, ты права. А здесь что, иначе?

– Абсолютно! – протрещала Бита. – Здесь на первом месте дела. Анархо-феминистки выходят на улицы сражаться, а не просто размахивать плакатами. В нужный момент древки наших флагов превращаются в бейсбольные биты.

– По тебе это хорошо видно, – не удержалась я.

– В каком смысле?

– Решительность, энергия, убежденность…

Она самодовольно кивнула:

– Не то чтоб мы вовсе не придавали значения словам. Некоторые из них самим своим существованием закрепляют порабощение женщин. К примеру, «брак», «муж», «мент», «министр», «президент», «правительство», «государство»… Наша задача – уничтожить то, что составляет содержание этих слов, после чего они отомрут сами собой. В таком порядке, а не наоборот.

Я восторженно захлопала в ладоши:

– Вот это по мне! Американки действительно слишком много болтают! Мы в Палестине предпочитаем стрелять! В солдат, в ментов, в оккупантов!

Новый одобрительный кивок был мне наградой за эту тираду.

– И все же, все же… – солидно молвила Бита, накренив вперед голову-рукоятку, – Выбранное тобой имя не слишком подходит этому месту. Камрадки могут истолковать его нежелательным образом. Правая… гм… сама по-нимаешь…

– Разве женщина должна стыдиться своей правой груди? – начала было я, но она остановила меня, высоко воздев сухую щепку указательного пальца.

– Знаешь ли ты, кто такие амазонки?

Мне показалось уместным глуповато похлопать глазами.

– Вообще-то слышала кое-что. На языке оккупантов это слово звучит не совсем прилично. «Има зона» – что-то вроде «мать ее – шлюха». Откровенно говоря, меня так дразнили на улице: «има-зонка», так что воспоминания не слишком приятные.

– Ерунда! – отмахнулась Бита. – Язык оккупантов не в счет. Амазонки сражались с патриархальным рабством, феодализмом и капитализмом! Сражались и побеждали! Но для этого им приходилось стрелять из лука. А чтобы стрелять, надо натянуть тетиву. А как ее натянешь, если тебе мешает правая грудь? И тогда храбрые амазонки стали отрезать себе правые груди! Потому что победа важнее! Ты согласна?

Я потрясенно молчала. Невзирая на то, что Мики больше любил мою левую грудь, он мог сильно расстроиться, если бы его жена вернулась домой без правой.

– Ты предлагаешь мне отрезать…

– Пока нет, – Бита отрицательно помотала рукояткой. – Мы ведь не стреляем из лука. Вот если бы стреляли…

– Да-да, вот если бы стреляли… – со вздохом облегчения проговорила я.

– Но кое-что надо бы отрезать, – зловеще усмехнулась она.

Мое сердце вновь упало в пятки – пока еще в обе.

– Отрезать? Но что? Ухо? Руку? Ногу? Ягодицу?

– Имя! – возгласила Бита. – Тебе придется отрезать твое чересчур правое имя. Наверно, Леваягрудьсемнадцать плохо объяснила тебе ситуацию. На первый раз девочку можно простить: она примкнула к нам совсем недавно. Я вижу в тебе весьма перспективную камрадку с многими полезными умениями. Тем не менее нехорошо чересчур выделяться из общих рядов, особенно на первых порах. Не хочешь быть Левойгрудьювосемнадцать – возьми другое подходящее имя. Тут далеко не все камрадки с грудями. Например, меня зовут Менструаза Саган.

«Боже, – подумала я, – ну и имечко! Даже «Бита» намного лучше… Неужели придется соглашаться? Говорят, как кораблик назовешь, так он и плавает…»

– Хорошо, – сказала я. – Давай отрежем эту дурацкую «Правую», потому что я и в самом деле неправа. Но дело не в том, что мне хотелось выделиться. Мне просто не очень ясно, к каким анархистам примкнуть. Смотри, у нас в Палестине нет ни анархо-феминисток, ни вегано-анархистов, ни квир-анархистов, хотя есть и феминистки, и квиры, и веганы. Что ты хочешь – глухая провинция. Я знаю только анархистов-против-забора, но как раз таких у вас нет. Поэтому с моей стороны было бы нечестно сразу брать имя с номером, между Левойгрудьюсемнадцать и Левойгрудьюдевятнадцать. Ведь если завтра я решу перейти к зеленым, в ваших рядах образуется брешь. На первых порах мне хотелось бы получить имя, похожее на твое. Ну а потом можно будет взять и Левуюгрудьвосемнадцать…

Менструаза Саган замялась.

– По правде говоря, так сложилось исторически, – смущенно пробурчала она. – Когда наша группа насчитывала всего трех женщин, мы добавляли к имени не номер, а фамилию какой-нибудь знаменитой феминистки. Так, другую мою раннюю камрадку зовут Вагинджелина Джоли. Но теперь…

– Вот и чудесно! – жизнерадостно перебила я. – Если мне присвоят такое же временное имя, это покажет, что у анархистов нет и не может быть никакой иерархии. Что даже совсем свежие новички равны основательницам группы!

Это был сильный аргумент – попробуй-ка возрази против главного принципа своей же идеологии, – и Менструаза смутилась еще больше.

– Ну если так…

– Назови мне скорее какую-нибудь знаменитую анархо-феминистку! – потребовала я, не давая ей опомниться.