Девушка по имени Йоханан Гелт

– Конечно, деточка, конечно! Более важные персоны удостаиваются чести выразить Дядюшке свое глубочайшее почтение. Не поговорить, заметьте, а всего лишь выразить почтение. Ну и получить милостивый кивок его святейшества… ха-ха… – Дама отпила глоток-другой. – А уж поговорить… фью!.. это только самые-самые. К примеру, мой благоверный ни разу не сподобился. Хотя хвостом вертел будьте нате!

И снова мне вспомнился рав Каменецки: там ведь тоже были три степени допуска. Кого-то, но далеко не каждого, пускали только во двор. Другие добирались до стола, чтобы услышать обращенное в пространство благословляющее «буа». Ну а действительно индивидуальное внимание, включая несколько направляющих слов, выделялось лишь самым-самым – и мне в их числе. А значит, нет никакой причины, отчего бы не попробовать пробраться в «самые-самые» и здесь…

Дама между тем качнулась и для поддержания равновесия ухватилась за мой локоть. Кровь в ее жилах явно проигрывала шампанскому решающую схватку за первенство в процентном содержании.

– Смотр-р-рите, деточка! Вон там стол, видите? И там… и там… Видите конвертики? Это для чеков. Сейчас Дядюшка толкнет речугу, и все тут же достанут чековые книжки. А те, кому очень-очень надо поговорить, добавят к очень-очень большой сумме очень-очень вежливую записочку. И тогда в следующем году… может быть… а может – не быть… они получат открытку с приглашением чуть дальше цокольного туалета. Ха-ха… А вот, кстати, и Дядюшка!

И в самом деле, команда телохранителей в легких пиджаках на удивление споро очистила от гостей широкую террасу перед фасадом дворца, превратив ее в подобие сцены. Затем в дверях, которые правильней было бы назвать кафедральным порталом, появилась слитная группа легких пиджаков. Впереди шли четверо – плечом к плечу, единым фронтом, как маленькие лебеди в русском балете. Еще четверо – уж не знаю, гусей или лебедей – двигались за ними в две колонны по одному, то есть в затылок, если, конечно, у птиц бывают затылки. Выплыв на авансцену, плечистые лебеди вдруг распались на прямой пробор, и в промежуток между ними выкатилось инвалидное кресло с древнедряхлым старикашкой в мягких домашних туфлях, свитере и пижамных штанах.

– Дядюшка… – слитным шепотом прошелестела лужайка.

Старикашка поднял вялую руку, и соседний лебедь незамедлительно вложил в нее микрофон.

– Здравствуйте, друзья, – неожиданно звучным голосом произнес Дядюшка Со. – Мы снова собрались здесь, чтобы поддержать усилия «Фонда прогрессивного общества». Я уверен, что эта замечательная традиция…

То, что он говорил дальше, мало чем отличалось от речей, слышанных мною в течение этого крайне содержательного месяца моей жизни. От рассказа веганской эсэсовки Захавы, от инструктажа почерневшей от щипков Леваягрудьсемнадцать и от феминистской истерики Менструазы Саган. От пространной лекции ветерана людоедов Клауса Вагнера и от экскурсии, проведенной его молодым энергичным тезкой-антифа-фашистом. От предсмертных откровений директора Глена Маккалифа и прокурорши мисс Туты Урбивай.

Все это я уже слышала прежде и не нуждалась в повторении. Хотя вид старца, сидящего в окружении плечистых помощников, опять же, не мог не напомнить мне тесную комнатушку в Бней-Браке и совсем-совсем другого старика. Кольцо явно замыкалось, сигнализируя о завершении пути. Оставалось лишь сделать последний решающий шаг.

Речь длилась около получаса, и к ее концу Дядюшка явно устал: финальные призывы к собравшимся проявить гражданскую щедрость на благо прогрессивного общества прозвучали уже довольно слабо. Тем не менее лужайка ответила бурными аплодисментами. Лебеди снова сомкнули фронт – на сей раз гузками к публике, – и вся балетная труппа, увозя с собой кресло и старика, скрылась в недрах дворцово-кафедрального портала. Вокруг столов с конвертами немедленно вскипело бурное движение: гости единодушно проявляли щедрость.

– Выпишем и мы что-нибудь? – шепнула я мужу. – А то неудобно. Все пишут, а мы как неродные.

– У нас нет подходящей чековой книжки, – напомнил Мики.

– Ничего-ничего, милый. Главное – не деньги, а доброе намерение…

Я быстро набросала несколько слов на листочке, вложила его в конверт и опустила в прорезь ящика для пожертвований.

– Ну и что ты там написала? – устало спросил Мики. – То, что я думаю?

– Конечно, – подмигнула я. – «Кто такой Джон Голт?» – как же иначе…

Мики вздохнул:

– И что теперь?

– Теперь… Теперь попробую пройти внутрь, – Я взяла бокал с вином и, тщательно оступившись, выплеснула его на платье. – Ой, какая я неловкая! Нужно закончить маршрут, милый. Если не выйду через полчаса, уезжай без меня.

– Подожди, сумасшедшая. Я не отпущу тебя одну.

Я погладила его по щеке:

– Вдвоем не пройти. Ну всё. Не будем прощаться, ладно? Плохая примета. Не волнуйся: скорее всего, меня не пропустят.