Девушка с нижнего этажа

Я встряхиваю подъюбник, который Кэролайн бросила на полу.

— Почти все мои знакомые, которых вы считаете никем, невыносимы.

Скривив губы, Кэролайн снова поворачивается к окну.

— Ты поедешь со мной?

Она почти не шевелится, и проплывающее за окном облако отбрасывает тень на ее лицо.

Во мне просыпаются воспоминания о котятах, которые набедокурили в кабинете у миссис Пэйн, и я горько усмехаюсь.

— Разве вы забыли, что ненавидите меня?

— Я всех ненавижу.

— Почему?

— Откуда мне знать, — фыркает Кэролайн. — Я хотела, чтобы она принадлежала мне одной.

Миссис Пэйн уехала, когда Кэролайн было два года. Она была слишком мала, чтобы это помнить, но, видимо, в сердце запечатлевается то, что ускользает от детского разума. Наверное, поэтому Кэролайн так ненавидит Ноэми. Для кормилицы собственный ребенок оказался важнее. Но при чем тут я? Я была бедной сиротой, к которой миссис Пэйн время от времени проявляла заботу. Может быть, в детстве Кэролайн казалось, что, кивая кому-то, мать каждый раз отворачивается от нее.

— Старина Джин считает, что мне пора замуж.

— Замуж? Но кто захочет жениться на тебе?

Ну это уж слишком.

— Человек с безупречным вкусом, разумеется.

— Я к тому, что в Атланте китайцев почти нет.

— Но есть в Огасте.

— Фу, только не связывайся с этим отродьем.

Взбив одну из мягких подушек, я прислоняю ее к резному изголовью, и она издает приятный уху оох! — как человек, которого ударили в живот.

— У нас есть пословица. Богачи пекутся о морали, бедняки — о довольстве.

Кэролайн наставляет на меня палец.

— Важность морали переоценена. Папа заработал каждый цент собственным трудом и говорит, что мы… — Кэролайн вдруг снова отворачивается к окну. Наверное, вспомнила, что ее настоящим отцом может оказаться совсем другой человек. — Он говорит, что мы достойны того, чтобы жить в достатке, — мягким голосом досказывает она. — Унеси поднос. Мне больше не хочется есть.

Кэролайн складывает руки на коленях. Сутулые плечи, мятый пеньюар — она напоминает мне скомканную газету из корзинки Этты Рэй. Ругая себя за жалость к Кэролайн, я убираю поднос со стола.

Я уже почти ступаю на лестницу, как картины на стенах начинают дрожать от грохочущего голоса мистера Пэйна. Втянув живот, я начинаю спускаться. По голосу мистера Пэйна можно предположить, что он занимает целый дверной проем, что он может прокусить кусок стали или что лоб его похож на выпирающий кирпич. Но на самом деле в его внешности нет ничего примечательного.

Я выглядываю из-за листьев филодендрона, который растет, несмотря на то что на этом этаже стоит вечная дымовая завеса. Мистер Пэйн, мужчина среднего роста, расхаживает вокруг телефона, натягивая шнур. Голова у него, может, и крепкая, но подбородок слился с шеей воедино, как у индейки. Прямой пробор разделяет его русые волосы на две равные части, которые, как и всегда, уложены маслом иланг-иланга.

— У Мерритта куда больше достоинств, чем у этой двуличной бостонской девки, — мистер Пэйн замолкает, выслушивая собеседника.

— Я же говорю, это настоящий заговор, и все будет только хуже. Помяни мое слово, эта мисс Ягодка — засланный янки. Вот выведу ведьму на чистую воду — а я ее выведу — и тогда посмотрим, как запоют Беллы.

Его карие глаза, цветом словно приклад ружья, вдруг обращаются ко мне.

Тридцать один

Я выхожу из-за филодендрона, который теперь кажется мне жалким, как фиговый лист. Мышцы на лице мистера Пэйна чуть заметно напрягаются, и он уже почти не слушает, что ему говорят из трубки.

Вжав поднос в ребра, я делаю неуверенный шаг вперед. Убежать я не могу: мне в ботинки будто бы налили чугун. Мистер Пэйн наклоняет голову, и вслед за подбородком тянется обвисшее горло. Он тщательно изучает меня взглядом, прищурив один глаз больше, чем другой, словно ему достаточно одного зрачка, чтобы судить о мире.

— Гилфорд, я перезвоню. — Мистер Пэйн вешает трубку на рычаг. — Подойди поближе, девочка, — приказывает он голосом, который может заставить расступиться море. — Поставь поднос куда-нибудь. Джо, верно?

— Да, сэр.

Оставив поднос на столике у стены, я прохожу пять футов по застеленному коврами полу. В воздухе витает вишневый аромат недавно выкуренной сигары, а со стен на меня косятся давно умершие Пэйны.

— Сколько тебе лет?

Я обеими руками хватаюсь за юбку, не отводя глаз от подбородка, переходящего в шею.

— Семнадцать, сэр.

Мистер Пэйн вглядывается в меня все пристальнее, а я дышу все чаще. Я пытаюсь не смотреть на шматок кожи, болтающийся на его шее. Он знает, что мне что-то известно о мисс Ягодке. Он это чувствует. Быть может, чутье, благодаря которому он стал бумажным королем Атланты, уловило отчаянное хлопанье крыльев правды, что готова слететь с моих губ, как перепелка с куста.

— Старина Джин рассказывал, что обучал тебя грамоте. И что ты любишь читать газеты.

Я с трудом сглатываю.

— Я… я…

— Говори же, девочка.

Я заставляю себя вдохнуть.

— Мне нравится быть в курсе событий. Ф. Т. Барнум сказал: «Тот, кто живет без газеты, отрезан от всего человечества».